Степной бугор над бухтой синей…
Л. Алексеева      

И море, и Гомер…
О. Мандельштам      

сенью 2003 года после почти сорокалетнего перерыва я побывала в Феодосии, где в музее А.С.Грина представила серию своих выпусков «Крым в зеркале российской словесности», которую выпускаю с 1999 года. Внимание и доброжелательность, встреченные там, остались в сердце. Не выходил из памяти заданный мне вопрос: «Почему в ваших сборниках почти нет Феодосии?» Что ж, именно в Феодосии я поняла, что пока выстраивать композиции о ней даже из слов «чужих» не могу, потому что мало знаю ее, еще не слышу под ногами голос каждого камня ее, как слышу землю севастопольскую. Однако я успела за дни пребывания понять, что Феодосия - это такая глыба и глубина, уходящая на 25 веков в прошлое (и в не какое-нибудь, застывшее, а в бурное прошлое, где иногда каждое столетье давало взлет или излом), которая требует к себе особого пиетета. Феодосия вошла в душу, границы «моего» Крыма раздвинулись и вширь, и вглубь, что позволило, в частности, по-новому взглянуть на недавно вышедшей 11-й выпуск упомянутой серии, названный строкой И.Бунина из романа «Жизнь Арсеньева» «Город нарядный и жаркий» и посвященный Севастополю между двух великих оборон. А разве нельзя этими словами охарактеризовать Феодосию? Конечно же, можно!

Составляя список авторов упомянутой композиции, я увидела, что он содержит имена, которые, с одной стороны, принадлежат всем, с другой - очень дороги именно феодосийцам и жителям ближайших к ней малых городов и поселков. И я поняла, наконец, как тесно переплетены Севастополь и Феодосия в своей многовековой истории. Поняла, что впечатления от этих городов, дополняя друг друга, вырастали в образ любимой страны, выливались в строки стихов и воспоминаний многих славных деятелей нашей культуры. Я попробую доказать это на примере таких имен как Обухова и сестры Герцык, Грин и Айвазовский, Мандельштам и Цветаева, Волошин и Шенгели и еще, еще…

Но прежде чем обратиться к стыку XIX и XX веков, давайте уйдем мысленно вглубь столетий и подивимся тому, как Провидение старалось соединить всякими событиями эти две крохотные точки на лике Земли. В VI веке до н.э. высадились на востоке полуострова выходцы из Милета, основали город. Вероятно, сделали они это, имея данные ранней чьей-то разведки. Через столетие выходцы из Гераклеи приплыли к бухтам нынешнего Севастополя и тоже город основали, Херсонесом назвав. По чьей «наводке»? Может, потомков тех милетцев?

По-разному складывается судьба этих колоний. Но в средние века, в эпоху Возрождения, через два тысячелетия, если считать от времени их основания, и Феодосия, ставшая Кафой (Каффой), и часть территории Херсонеса, Балаклава, принадлежат могущественной Генуе, развернувшей тут бурную торговлю, значение которой для взаимного проникновения культур восточной и западной Европы еще, на мой взгляд, в нашей литературе слабо освещено. А завершается этот исторический период, закрывается этот мощный канал связи Руси с Европой в 1475 году, когда турки полностью овладевают Крымским полуостровом.

А теперь перешагнем через три столетия, ничего принципиально в судьбе этих мест не изменивших, не развивших, и обратимся к стыку веков XVIII и XIX. Крым присоединен к России. Этот исторический шаг государству были крайне необходим, не только из-за средиземноморских амбиций, но и ради спокойствия внутренних ее областей. Напомню, что начавшаяся 1787 году новая война с Турцией протекала сначала столь неудачно для России, что Потемкин в письме к Екатерине II предложил отдать турками Крым, на что та ответила, что тогда «возобновятся набеги татарские» [1]. Пустынно было тогда побережье. Два города стояли у моря по краям гряды Крымских гор: древняя Кафа-Феодосия, в ту пору по обличью турецко-генуэзская, и молодой Севастополь, возникший рядом с древним Херсонесом, средневековым византийским Херсоном. Древние башни и стены пошли на строительство новых городов. Причем, если в Севастополе разбирали развалины просто потому, что срочно требовался камень для строительства хозяйственных сооружений и жилья для моряков, то в Феодосии, как мне кажется, старые сооружения разрушали еще и потому, что хотели уничтожить турецкий дух. Между этими пунктами уже к началу XIX века появились имения знатных вельмож. Однако заметных по численности населенных пунктов не было даже в первой четверти века XIX. Судак, пожалуй, был самым заметным и активным в плане хозяйственной деятельности обосновавшихся там представителей знатных русских фамилий (Паскевичей, Капнистов, Голицыных). Тем важнее была связь этих городов и в военно-морском, и в коммерческом плане (перенесение коммерческого порта из одного города в другой обуславливали годы их процветания и застоя). Так было до Крымской войны, так было и после нее.

Интенсивно начал возрождаться Крым в конце XIX века, когда появилась там железная дорога, когда возродился флот, бурно развивалась международная торговля. Вот тогда и началась новая волна поездок в Крым: на службу, на отдых и лечение, для знакомства с красотами природы и памятниками истории (первая волна была в первые десятилетия XIX века). Ныне к этому добавился еще один стимул: поклонение памяти героев Крымской войны, среди которых нередко были отцы приезжающих. В результате этих поездок в течение 40-50 лет произошло столь тесное переплетение Севастополя и Феодосии в жизни многих деятелей российской культуры, что само по себе это явление представляется очень значительным. Попробуем хотя бы бегло осветить это на ряде примеров.

Начнем с сестер Герцык. В 1891 году девочками прибыли они в Севастополь. Их дедушка был одним из защитников города, поэтому их отец, так же как Иван Бунин, с младенчества впитал в себя дух этого места и так стремился в «молодость отца», что принял предложение занять хлопотную должность в Государственном контроле. Севастополь еще только поднимался из руин, которые еще всюду были заметны, но его это не смущало. Об этом можно прочитать в «Воспоминаниях» Евгении Казимировны [2]:

Севастополь

Поезд ныряет в туннели, еще и еще и - море!.. Всем домом… мы переезжаем в Севастополь. Первые сентябрьские дни: пока старшие заняты распаковкой ящиков,.. мы с сестрой упоенно бегаем по городу… Обеим одинаково ново и занимательно. Пленяет базар с невиданными горами винограда - даже розового! - с южной толчеей, стариками в чалмах, разноязычием: турки, греки… И отовсюду, с каждого холма - море, синие извилины: величавый рейд с меловым Инкерманом в глубине, с рядами военных судов…

Три года прожила здесь семья. Девочки учились в гимназии. Именно здесь они прочувствовали в разное время года прелесть моря, сливающегося со степью, когда смешиваются запахи полыни и водорослей, когда желтизна голых холмов особенно эффектно подчеркивает синеву моря, не затеняя ее роскошью экзотических растений. В свободное время имели возможность приобщиться к древностям Севастополя: пещерам монастыря в Инкермане и башням последнего оплота Византии над ним, к генуэзской крепости в Балаклаве, к стенам древнего и средневекового Херсонеса. Взрослели они, хорошел на их глазах Севастополь. Современность сливалась с седой стариной. Это казалось уже обязательным фоном бытия. Естественным после этого был выбор древнего Судака как места для спокойной жизни на отдыхе.

В Крыму прошло детство Надежды Андреевны Обуховой, ее сестры Анны, ее брата Юрия. «Лето мы проводили в Евпатории или Алупке, - пишет Н.А. в своих мемуарах, - зиму большей частью в Севастополе…» [3]. Характерно, что об Алупке или Евпатории - больше ни слова. Есть несколько слов о Ялте: «В 1896 году мы около недели провели в Ялте,.. где скончалась мама… Сама по себе Ялта не произвела на нас особенного впечатления, но поездка из Ялты в Севастополь (через Байдарские ворота - И.П.) навсегда осталась в моей памяти». Сам Севастополь тоже остался у нее в памяти, и о нем в мемуарах, названных ею «Мои воспоминания», - целая страница:

В Севастополе мы жили на Екатерининской улице. Окна второго этажа дома, который мы занимали, выходили на южную бухту. Перед нами открывался прекрасный вид на залив, в котором на якорях стояло много военных судов… Главнокомандующим Черноморским флотом в то время был адмирал Копытов, хороший знакомый дедушки [4]. Его резиденцией была дача «Новая Голландия», расположенная на самом конце бухты, против Графской пристани… Во втором часу дня мы обычно направлялись на Графскую пристань, нас там поджидал или небольшой катер, или лодка с гребцами. Хорошо было ехать на весельной лодке. Несколько пар гребцов в белых матросских куртках с синими воротниками с особенной ловкостью, свойственной военным морякам, гребли, заставляя лодку идти с большой скоростью.

В Севастополе мне впервые пришлось увидеть новые достижения современной в то время техники и науки: кинокартины и передачу звука. Помню, мы садились за круглый стол, по краям которого свешивались резиновые трубочки, вставлявшиеся в уши; сначала слышался скрип. Какое-то сильное шипение, и только потом можно было уловить передаваемые записи. Кинокартины мы очень любили. Они шли тогда без всякого содержания и большей частью передавали движение: идущий поезд, бегущих людей и.т.п. Между прочим, в Севастополе, мы в первый раз были в театре. Туда приехала на гастроли труппа «Венские шалопаи», состоящая из карликов. Содержание спектаклей нам было непонятно, так как мы недостаточно владели немецким языком, но сама постановка очень понравилась.

Что ж, и она, видимо, с тех еще пор вкусила прелесть этой, более скромной, по сравнению с Южным берегом, природы. Неудивительно, что в зрелые годы приезжала не в Ялту, а в Феодосию. В Севастополе трудно было бы найти дом, где сочеталась бы тишина и уют жилья в одноэтажном домике с близостью к городу и морю: к тому ж это был закрытый город. Но, я уверена, глядя на холмы Феодосии, она вспоминала холмы Севастополя, глядя на башни Карантина - башни Балаклавы, а рассматривая экспонаты в Музее Древностей - раскопки Херсонеса. Ей нужна была вся та аура, которая была в этих городах и которая отсутствовала на Южном берегу. И военные моряки ей тоже были нужны, как воспоминание о детстве.

В те же годы, когда жила и училась в Севастополе будущая замечательная певица, нанявшись матросом, впервые приплыл в город, его навсегда полонивший, Александр Степанович Гриневский, будущий А.Грин. Об этом он сказал в «Автобиографической повести» [5]:

Переход к Севастополю в открытом, без берегов, море при сильном волнении. Вид стай дельфинов, несущихся быстрей парохода, их быстрые фонтанчики, белые брюха, темные спины, их тяжелые выскакивания, - всё действовало упоительно. В Севастополе заинтересовали меня больше, чем броненосцы, так называемые «поповки» - желтые, круглые пловучие батареи с широким низом; мне сказали, что «поповки» строил инженер Попов в 1853 - 1856 годах… [6]. Я побывал на Историческом бульваре, Малаховом кургане, на особенно интересном севастопольском рынке, где в остром углу набережной торчат латинские паруса, и на возвышенной середине города, где тихие улицы поросли зеленой травой. Впоследствии некоторые оттенки Севастополя вошли в «мои» города Лисс, Зурбаган, Гель-Гью и Гертон…

Через 8 лет А.С. приедет сюда вести революционную пропаганду и еще лучше ознакомится с потаенными для взгляда обычного путешественника уголками этого города: Аполлоновой балкой, прижатыми к старым фортам бухточками Северной стороны. Порт Лисс - вот сгусток этих впечатлений.

Нет более бестолкового и чудесного порта, чем Лисс, кроме, разумеется, Зурбагана… Желтый камень, синяя тень, живописные трещины старых стен; где-нибудь на бугристом дворе - огромная лодка, чинимая босоногим, трубку покуривающим нелюдимом…, свитки парусов, их сон и крылатое утро, зеленая вода, скалы, даль океана; ночью - магнетический пожар звезд, лодки со смеющимися голосами - вот Лисс. («Корабли в Лиссе»).

Никто не сказал о Севастополе лучше него - ни до, ни после. Но что-то и Феодосийское здесь есть. Потому что это - квинтэссенция настоящего крымского приморского города. Это поэзия в прозе самого высокого свойства, которая есть в обоих этих городах. И уж конечно, если нельзя жить в Севастополе, жить надо в Феодосии. И только она могла помочь ему увидеть Его море, Его корабли, Его паруса. Еще несколько строк из повести «Корабли в Лиссе»:

«Здесь две гостиницы: «Колючей подушки» и «Унеси горе»... Эти почтенные учреждения, конкурируя, начали скакать к гавани - в буквальном смысле этого слова... одолела «Унеси горе»... «Колючая подушка» остановилась как вкопанная среди гиблых оврагов, а торжествующая «Унеси горе» после десятилетней борьбы воцарилась у самой гавани, погубив три местных харчевни».

Когда я лет тридцать назад прочитала эти строки моей маме, проведшей детство на Корабельной стороне Севастополя, она воскликнула: «Так это же наша Аполлонка!» И повела меня показывать места, где находились питейные заведения этой независимой «страны» Аполлоновой балки, куда не полагалось без надобности заглядывать даже живущим на Корабельной мещанам, нижним офицерским чинам, обутым в ботинки учащимся городских училищ. Я и сейчас живу рядом, и часто там бываю.

В паре с А.Грином я упомянула И.К.Айвазовского. Любил он свою Феодосию, любил свою мастерскую. В ней писал свои картины. Но одна из самых знаменитых - «Георгиевский монастырь ночью». И морские баталии Черноморского флота им многократно воспеты. А какое Севастопольское полотно висит в Центральном военно-морском музее в Петербурге! Называется оно: «Николай I устраивает смотр Черноморскому флоту в 1837 году». На палубе флагманского корабля на главном рейде в Севастополе напротив Аполлоновой балки (самое удобное место в бухте для стоянки на якоре) стоят рядом с императором адмиралы М.Лазарев, П.Нахимов, В.Корнилов. В бухте в кильватер выстроился флот, а вдали горы, замыкающие бухту, романтически им возвышенные. И Чатырдаг венчает все это захватывающее дух великолепие, хотя на самом деле с этого места эта гора не видна (видна в ясную погоду лишь с холмов на окраинах Севастополя). Нужно очень любить виденное, чтобы создать такой гимн в красках. Гимн природе и делу рук человеческих, гимн всему Крыму чрез бухту севастопольскую.

Марина Ивановна Цветаева увидела Феодосию летом 1911-го. Но первый крымский город, по земле которого она ходила еще в детстве, в 1905 году, был Севастополь, куда она прибыла с сестрой и больной матерью для ее лечения на Южном берегу. Долгое проживание в Ялте с тяжело больной мамой было тогда тягостным. Писала же она в январе 1906 А.А.Иловайской, что «Ялта препротивная» [7] (несмотря на хорошую, теплую погоду). Любовь пришла в следующий приезд, о котором в биографии М.И. редко упоминают. Это произошло весной 1909 года, когда она посетила Севастополь и Ялту на Пасхальные каникулы вместе со своим классом московской гимназии Брюхоненко. Сохранилось ее письмо единокровной сестре Валерии Ивановне:

Ялта, апрель 1909.

«Милая Валечка. Если бы ты знала, как хорошо в Ялте! Я ничего не читаю и целый день на воздухе, то у моря, то в горах. Фиалок здесь масса, мы рвем их на каждом шагу. Но переезд морем из Севастополя в Ялту был ужасный: качало и закачивало всех. Приеду верно 3-го или 4-го. Всего лучшего. МЦ».

Опубликованы подробные воспоминания ее одноклассницы Т.Астаповой, из которых ясно, что Марина была всю поездку в преотличном настроении и не замечала, ни шторма, ни холода весеннего:

Из Севастополя в Ялту мы направлялись на пароходе. Дул сильный ветер, и многих укачивало. Помню, как мы с Радугиной хмурые, притихшие сидели на палубе, прижавшись друг к другу. Выглянув из-под угла пледа, я увидела Цветаеву, бодро ходившую по палубе в оживленной беседе с кем-то из пассажиров [8].

И туда, и на обратном пути встречал и провожал их чистый, белый севастопольский вокзал. В какое-то из «свиданий» с этим зданием (я думаю, - на обратном пути, когда все сидели на вокзале в ожидании, когда подадут состав) увидела она на платформе молодую женщину, облик которой поразил ее так, что родилось чудное стихотворение:

ВОКЗАЛЬНЫЙ СИЛУЭТ

Здесь вся она, сама Марина: искренняя, верная, безоглядно отдающая другому чувства свои. А, с другой стороны, «замкнутое лицо» «отмеченного судьбой» - ведь это ее собственный портрет… Мне это произведение представляется знаковым для всей будущего творчества Марины Ивановны Цветаевой, для всего пути ее крестного. Тогда же, на Пасху 1909-го, она смотрела в мир счастливыми глазами, именно тогда вошел Крым (а через образ незнакомки и Севастополь) в ее сердце. Возможно, именно эта короткая встреча с Крымом явилась определяющей в ее судьбе. Когда в следующем после окончания гимназии 1911-м, девятнадцатилетняя Марина решает провести лето на юге, она уже знает, что Крым ей близок, что это ее горы, ее волны, ее камни и камешки, ее стихия. И был дом М.Волошина в Коктебеле, судьбоносный июнь: знакомство с Сергеем Эфроном и решение ее стать его женой. И на феодосийские фиалки из ее знаменитого, дорого вам стихотворения зимы 1914-го тоже можно смотреть как на воспоминания о «массе фиалок» весны 1909-го…

Осип Эмильевич Мандельштам [9]… Он бывал в Крыму много раз, любил его солнце, море. Провел здесь тяжкие годы Гражданской войны. Осмысливая в 1931-м, что заставило его приехать тогда в Крым, поэт скажет:

Чуя грядущие казни, от рева событий мятежных

Я убежал к нереидам на Черное море… («С миром державным…»)

«Убежал» в край, который ассоциировался у него с Пушкиным, с поэзией. Жил в Феодосии, которую нежно любил, хотя в месяцы, когда он написал свое знаменитое стихотворение о ней, ему было очень тяжко.

Читая много раз эти пронзительные строки, все время ловила себя на том, что я примериваю их к Севастополю, который тоже лежит по горам, а его привокзальная часть плотно ими стиснута. И домики на этих горах, тоже как живые, как «овечье стадо» сгрудились. Но не сбегают к морю, нет, не сбегают… И вот, глядя на холмы Севастополя ну, скажем с Исторического бульвара, я наконец поняла разницу между севастопольским и феодосийским «овечьим стадом». В Феодосии улочки поднимаются в гору, и дома по ним идут лесенками. По ним, этим улочкам, действительно можно «сбегать» стадам. ручьям, людям. В Севастополе же дома на более крутолобых холмах стоят ярусами, улочки идут параллельно склону. Так овечье стадо траверсирует склон горы, заодно кормясь, растекаясь, распределясь, чтобы не мешать друг другу, чтобы справедливо всем корм достался. Это тоже «стадо», но с другой целью по горе идущее.

Осип Эмильевич посетит Севастополь в 1923-м, в расцвет НЭПа и опишет свои впечатления в очерке «Севастополь». Побывает он в пещерном монастыре в Инкермане, на раскопках Херсонеса. Каждая из экскурсий навеет большое стихотворение. «Грифельной оде» он предпошлет эпиграф: «Мы только с голоса поймем / Что там царапалось, боролось…». В нем он вспомнит «кремнистый путь», «отвес», «иконоборческую доску», журчащий родник - явные приметы Инкермана. Через всю стихотворную ткань проходит здесь все тот же образ овечьего сообщества («овечьих полусонок»):

Еще большее смятение в душе почувствовал Мандельштам в Херсонесе, где «Влажный чернозем Нееры, каждую ночь распаханный заново / Вилами, трезубцами, мотыгами, плугами», где особая аура, потому что там «Воздух замешан так же густо, как земля», где поэт «Ошибся,.. сбился, запутался в счете» «эр» и «летоисчислений». Особенно его поразили «зерна окаменелой пшеницы» и монеты:

Я думаю, что эти взволнованные строки обусловлены, подготовлены прежними феодосийскими впечатлениями Мандельштама, его раздумьями о Крыме, как важном месте в развитии мировой цивилизации, вместившем в себя и сохранившем в себе невероятное количество событий в истории многих народов. В Феодосии, в 1920-м, он писал: «Недалеко до Смирны и Багдада, / Но трудно плыть…». Позже родились его неоконченные строки, как бы обращенные к другу:

Это могли быть холмы Севастополя, его обрывистые берега, могла быть и Феодосия. Можно не сомневаться, что он вспоминал и Феодосию, и Севастополь, когда ехал весной 1935-го под конвоем в ссылку в Чердынь: «На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко!» («День стоял о пяти головах…»).

Максимилиан Волошин [10]… Читая чудные, разбросанные по страницам его книг строки о Феодосии, невольно убеждаешь себя, что это - главный город его судьбы, источник его вдохновения многие годы. И, однако же, оказывается, что Севастополь, где он живал еще малюткой, явился как бы фундаментом этой его более поздней любви. В Автобиографии он заметит:

Ранние впечатления: Таганрог, Севастополь. Последний в развалинах после осады, с Пиранезиевыми деревьями из разбитых домов, с опрокинутыми тамбурами дорических колонн Петропавловского собора…

Еще более убедительны в этом плане записи дневника лета 1926-го, которые делались после психоаналитических сеансов (их проводил в Коктебеле доктор С.Я.Лифшиц):

19-20/VII 26

Самые первые воспоминания жизни… 4 года - Севастополь. Развалины. Петропавловский собор. Лестница спуска. Дом рыбака. Собака Казбек… Купающиеся мальчики, которые отбегали от моря через дорогу…

25/VII

Воспоминание о Севастополе (квартира на Широком спуске). Уксусные деревья в саду. Поредевшая листва, подсвеченная осенним солнцем. Дорожки, обложенные инкерманским камнем. Террасированная почва.

Схвачено самое главное: улицы-лестницы, мальчишки, купающиеся в море прямо в городе и отбегающие от берега для того, чтобы потом разогнаться и прыгнуть туда, где глубоко, Петропавловский собор, построенный во времена М.П.Лазарева как копия афинского храма Тезея. В пору, когда там был с родителями мальчик Кириенко-Волошин, в 1881-84 годах, город, полностью разрушенный во время Крымской войны, возрождался к новой жизни. Однако многие архитектурные сооружения еще лежали в руинах, порой живописных, напоминающих романтические гравюры Джованни Батиста Пиранези (1720-1778), итальянского гравера и архитектора. Петропавловский собор запечатлелся не случайно: семья жила вблизи него.

Наиболее полно, отчетливо и художественно выписаны у него детские впечатления от посещения элитной севастопольской купальни, в которые вкраплены воспоминания о севастопольских бульварах: Приморском с темным, тенистым проемом под широким каменным мостиком, одним из архитектурных украшений этого уголка, и Мичманского - с памятником бригу «Меркурий» и его командиру А.Казарскому. И такая близкая феодосийцам деталь как «мыло-кил», и в Севастополе употребляемое, упомянуто:

6/VIII

Инженерная купальня в Севастополе. Чистый белый пол с мокрыми, грубыми, мохнатыми половиками, следы мокрых ступней. На лестнице две ступеньки, залитые водой, покрыты половиком, дальше голые и скользкие. Рука служительницы ставит на лестницу блюдечко с растворенным килом. Разговор матери о киле - объяснение, которое я повторю и теперь… Вид из купальни на форты Константина и Северную сторону. Светлые камни и желтая трава: весь пейзаж, который так люблю теперь и всегда рисую.

Это признание в том, что «пейзаж, который так люблю теперь», (т.е. в пору проживания в Феодосии-Коктебеле), который запечатлен в стольких чудных акварелях, это оттуда, из севастопольского детства, потрясли меня. Но и взрослым, приезжая не раз в Севастополь (при «белых» и «красных») он неизменно восхищался им. Об этом - строки его писем матери:

Севастополь мне очень нравится как город - самый красивый и строгий из крымских городов (6-9 января 1919).

Город цел (сравнительно) и чист (относительно). По-прежнему строг и красив. У меня в санатории прекрасная палата с видом на Южную и на Северную. Вид великолепный. Рядом Морская библиотека, которая уцелела, и я имею возможность там забирать книги в неограниченном количестве (22 октября 1922).

В дневнике неоднократно всплывают воспоминания о посещении Херсонеса. И художественное видение этих мест. Например:

Акварель: земляной бугор, коричневый с белыми камнями и светлыми воронками и скатами. Затем среди Херсонеса бухта, грот, где отдыхают стада (запись 7/VII-26).

Скажу откровенно, это «открытие» Севастополя М.Волошина, осознание, что его акварели во многом «оттуда», произвело среди прочих на меня самое сильное впечатление и удовлетворение.

Георгий Аркадьевич Шенгели [11]. Живя в Керчи, он узнал, увидел воочию, что «много драгоценного скрывается под землей, насыпанной веками» [12]. Бывая частым гостем в Коктебеле, в Феодосии, проникся глубоким чувством к Киммерийскому краю. Об этом - его стихотворение, посвященное этому городу.

ФЕОДОСИЯ

Но есть у этого поэта стихи, обращенные к Севастополю, из которых явствует, что он был ему хорошо знаком. И не просто знаком, а очень дорог, дорог до слез:

«По стопам Гумилева»… Пять раз побывал в Севастополе Николай Степанович [13]. Любил он этот город, хотя здесь пережил немало горьких минут личной жизни. Он приезжал сюда в 1907-м как жених (пускай и не объявленный) Ани Горенко, но она, по ее собственному признанию, была тогда с ним «капризна, невыносима», и он вернулся в Париж, получив очередной отказ. Но какие чудные зарисовки прогулок по холмам и скалам вблизи Севастополя оставил он нам! Здесь: то «Над пучиной в полуденный час / Пляшут искры, и солнце лучится» («Воспоминание»), то в «сбегающий сумрак», стоя «над сонно вздыхающим морем», можно увидеть как «замелькали во влаге дельфины» («Отказ»). (При чтении этих строк, вспомнила октябрь прошлого года, когда я сидела на склоне одной из вершин Киик-Атламы, глядя на золотистый в лучах уже низкого солнца мыс св. Ильи, за которым пряталась Феодосия. Сзади по сухой траве прошелестело небольшое стадо коз и овец, а впереди, в море, внезапно показались «глянцевидные спины» пары резвящихся дельфинов. Как тогда, в 1907, и как тысячи лет назад)…

В его приезд весной 1908-го в Севастополе произошел их «окончательный разрыв», когда «подарки друг другу вернули» (А.Ахматова [14]). А уже в следующем году была у Гумилева Феодосия, был Коктебель, тоже, как известно, весьма драматический, обернувшийся разрывом отношений с гостеприимным М.Волошиным… Но был последний приезд в Крым Николая Степановича в 1921-м, какой-то мистический, знаковый, его «лебединая песнь». Приезд в Севастополь, общение с моряками, выход в свет сборника его стихов (последнего!). И был морской переход в Феодосию, белые буруны за бортом, шлейф, дугой связующий эти два порта, и секундная, для прощального и прощающего пожатия руки встреча там с М.Волошиным. Двенадцать лет прошло между встречами Гумилева с Феодосией. Всего двенадцать, но за это время сколько царств рухнуло, сколько миллионов погибло от отравляющих газов, пуль и снарядов, от голода и болезней. Бурно развивающаяся в 1909-м Россия лежала в 1921-м в полной нищете и разрухе, голод свирепствовал в Крыму. И вот эта мимолетная, но не случайная, а искомая встреча… Какая полная высокого трагизма нить соединила навеки два города одним этим событием!

Анна Андреевна Ахматова не бывала в Феодосии. Окрестности Севастополя с детства стали ей бесконечно дороги. «Я - последняя херсонисидка», - часто говорила она друзьям. Но быть «херсонисидкой», это значит чувствовать дыхание веков, это значит ощущать древние стены и башни как своих современников. Кроме Херсонеса было у нее еще и лето 1908-го, проведенное у генуэзской крепости в Балаклаве, о чем почти никогда не говорят. Можно не сомневаться, что она и у «генуэзских стен» Феодосии чувствовала бы себя хорошо. В 1945-м, когда узнала она о страшных разрушениях в дорогом ей Крыму, записала:

Там, где была башня, небо было полно ею. Там, где она рухнула, небо пусто, потеря невосполнима. Так пусть же стоят вечно и заполняют небо, связывают нашу сегодняшнюю жизнь с мировой историей древние башни наших городов!

Ну, а помимо многовековой истории, а может благодаря ей, великие имена российской культуры связали Севастополь и Феодосию в столь тугой узел, что он уже как самодостаточное явление определяет ауру не только этих городов, но и всего Крыма. Это - факт общего культурного наследия, и потому он вечен. Надеюсь, мне удалось убедить вас в этом.

В заключение еще раз хочу вернуться к общности природных условий Севастополя и Феодосии. В обоих городах бывают морозы, пронзительные ветры. Здесь не растут пальмы и магнолии. Но зато эти два города охраняют Крымские горы. В любом справочнике-путеводителе по Крыму можно прочитать, что Крымские горы начинаются у Севастополя (у мыса Фиолент и Балаклавы) и кончаются у мыса Св. Ильи в Феодосии. К тому ж, только у нас есть явные вулканы: феодосийский - знаменитый Карадаг и севастопольский - у восточного берега Фиолента, где тоже можно увидеть выходы лавовых пород и на обширном пляже под обрывами Георгиевского монастыря собирать разноцветные камни. Пляж так и называется - Яшмовый.

И, наконец - еще одно стихотворение Г.Шенгели (как и его предыдущее, оно написано в 1926-м). В нем такой обобщенный, такой щемящий образ прибрежья, характерного как для Гераклейского полуострова, так и для Киммерии, что дух захватывает:

ПРИМЕЧАНИЯ

   [1] Екатерина II и Г.А.Потемкин. Личная переписка / сост. В.С.Лопатин. М.: «Наука», 1997, С.232, 514, 520.

   [2] Герцык Евгения Казимировна (1878-1944) – историк, переводчик; сестра поэтессы Аделаиды Герцык-Жуковской (1874-1925). В Севастополе проживала в 1891-94 годах. Переезд состоялся по желанию отца, Казимира Антоновича, инженера-путейца, сына участника Обороны Севастополя А.К.Герцыка. Печатается по книге ее «Воспоминаний». М.: «Московский рабочий», 1996, С.35.

   [3] Обухова Надежда Андреевна (1886-1961) – известная певица, солистка Большого театра, исполнительница камерного репертуара. Отрывок взят из ее труда «Мои воспоминания» в книге «Н.А.Обухова. Воспоминания, статьи, материалы». М. 1970, С.39.

   [4] «Дедушка» – Адриан Семенович Мазараки (1835-1906) – офицер, музыкант, отец умершей в 1888 г. в Ялте Марии Адриановны Обуховой – матери Надежды Андреевны Обуховой. Поездки в Крым продолжались до 1899 года.

   [5] Грин (Гриневский) Александр Степанович (1880-1932) – писатель-романтик, поэт. Впервые посетил Севастополь в середине 90-х годов во время плавания матросом на грузовом судне. Прибыв туда в 1903 году с целью революционной пропаганды, вскоре был арестован. (вышел из тюрьмы в конце 1905 г.). Бывал в городе, который он очень любил, в 20-е годы. Печатается по Собр. соч. в 6 томах. М., 1965.

   [6] Разрабатывал и воплощал идею круглых плавучих батарей, предложенную адмиралом А.А.Поповым, корабельный инженер К.Н.Арцеулов.

   [7] Цветаева Марина Ивановна (1892-1941) – один из самых значительных поэтов «Серебряного века». Бывала в Крыму в 1905-06, 1909, 1911, 1913-14, 1917 годах. Печатается по текстам Собрания сочинений в семи томах, М., Эллис Лак, 1994-1995 (Т.1, 7).

   [8] Т.Астапова «М.И.Цветаева в юные годы». «Юность», №8, 1984, С.95-98.

   [9] Мандельштам Осип Эмильевич (1891-1938) – один из «главных» поэтов «серебряного века». Бывал не раз в Севастополе. Печатается по Собр. соч. в 4 томах, М., 1993-97.

 [10] Волошин (Кириенко-Волошин) Максимилиан Александрович (1877-1932) – выдающийся поэт «Серебряного века», полиглот и теоретик искусства. Приезжал в Севастополь в 80-х годах в детстве, затем в зиму 1918/19 годов (для чтения лекций) и в 1922 году в Институт физических методов лечения (по приглашению проф. А.Е.Щербака для прохождения курса медицинского обследования и лечения). Печатается по текстам изданий: «Из творческого наследия советских писателей», Л.: «Наука», 1991, С.200-260, М.Волошин. Избранное. Минск, 1993, «Материалы вскрытия» в книге: «Максимилиан Волошин. История моей души». М.: «Аграф», 1999).

 [11] Шенгели Георгий Аркадьевич (1896-1956) – принадлежал к плеяде поэтов «Серебряного века», блестящий переводчик. Публикуется по книге: Г.Шенгели «Иноходец», М. 1997.

 [12] А.С.Пушкин. Из письма Л.С.Пушкину. 24 сентября 1820 г. Собр. Соч. в 10 томах, М.: АН СССР, 1949. Т.10, С.18.

 [13] Гумилев Николай Степанович (1886-1921) – поэт, муж А.Ахматовой (1910-1918). В Севастополе навещал Аню Горенко летом 1907 и весной 1908 годов с очередными неудачными «предложениями руки и сердца». Бывал в нем в 1916 и 1921 годах. Печатается по Собр. соч. в 3-х томах. М., 1991.

 [14] Ахматова (Горенко) Анна Андреевна (1889-1966) – одна из крупнейших фигур русской поэзии. Подолгу жила в Севастополе с 1896 по 1903 г.г. Не раз приезжала в 1907-1916 годы. Печатается по Собр. сочинений в 2-х томах. М., 1990 и по сведениям, приводимым в кн. В.Черных «Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой», ч.1, М., 1996.