© Ирина Петрова
«ВДРУГ ПУШКИН ВСТАЛ СО МНОЮ РЯДОМ…»
Крым Владимира Набокова
(Серия «Крым в зеркале российской словесности»,
выпуск 9)
Любил я странствовать по Крыму…
В.Набоков «Крым»
ладимир Набоков оказался в Крыму в
конце 1917 года в силу драматических
обстоятельств: оставаться в революционном
Петрограде было небезопасно. Крым явился для
него и его петербургской семьи одновременно и
прибежищем, и местом изгнания. Воображение
подталкивает восемнадцатилетнего юношу, уже
вкусившего радость общения с Музой, к
поэтическим ассоциациям: почти век до того, почти
в том же возрасте здесь в изгнании был Пушкин
(Владимир всегда гордился тем, что родился ровно
через сто лет после своего гениального
соотечественника). Однако в отличие от Пушкина
Набоков пробыл здесь не шесть недель, а
шестнадцать месяцев, и это были последние месяцы
его пребывания в России. Несмотря на драматизм
ситуации, это были очень важные месяцы его жизни.
Из мальчика-гимназиста именно здесь он стал
юношей, стал поэтом, причем соединил в своих
пристрастиях век золотой с веком серебряным, и
даже снискал первые лавры признания. Здесь они
пережили страшные месяцы «первой волны»
Советской власти в Крыму, затем, весной 1918-го
приход «белых», постоянные отголоски совсем не
дальних боев Гражданской войны, наплыв раненых и
беженцев, наконец, ровно через год, весной 1919-го,
эвакуацию из Севастополя как результат
энергичного наступления «красных». Но несмотря
на всё эти катаклизмы, не взирая на политический
строй, Набоков с весны 1918-го неутомимо ходил по
крымским горам с целью пополнения коллекции
бабочек. Нередко ходил один, поэтому
неудивительно, что эта земля открыла перед ним
многие свои тайны, недоступные жителям
побережья: могучие, как бы потаенные, крымские
леса, острые вершины и неоглядные дали, грозы и
фантастические видения в предутреннем тумане,
просторы «неизъяснимой Яйлы». Но и Южный
берег, в начале пребывания неприятно поразивший
своей «нерусской» растительностью, потом
полюбился ему, особенно бесконечное море с «искристой
стезей» в лунную ночь и «багряною пламенною
кровью» по утру, с роскошью цветения ранней
весной.
Главной формой выражения его в ту пору
были стихи. Он писал много, иногда каждый день.
Cтихи эти не равноценны по своему уровню, но как в
тщательно подобранной коллекции каждая вещь
занимает определенную информационную нишу и тем
драгоценна, так и тут каждая строка несет нам
сведения о его мыслях, чувствах и настроениях.
Выстроенные по времени написания, они образуют
как бы дневник юноши. Видно, что сердце его была
распахнуто как крылья бабочки, а его «песня»
была «быстрокрылой». Может быть, через эти
вирши, легче будет читать между строк его зрелую
прозу, когда душа его спряталась в кокон?
Большая часть написанного в те месяцы
составило книгу «Горний путь», вышедшую из
печати в 1923 году в Берлине. Помещенные в ней стихи
можно условно разделить на два раздела:
стихи-воспоминания о годах, проведенных в отчем
доме (в Петербурге и в окрестности ст. Сиверская),
и строки, отражающее непосредственные
впечатления от пребывания в Крыму. В
предлагаемую читателю композицию включены
«крымские» стихотворения Набокова, а также
написанные позже отрывки из его прозаических
произведений. Расположение стихотворений в
хронологическом порядке (лишь несколько
занимают свое место по смысловому признаку)
делают эту лирическую исповедь от почти первого
и до последнего дня пребывания на крымской земле
логически завершенной и исчерпывающей. Тексты и
датировка стихов соответствуют изданию:
В.В.Набоков Стихотворения и поэмы – М.:
Современник, 1991.
Часть первая: ВСТРЕЧА (декабрь 1917 –
март 1918)
С персидской яркостью горел
лунный серп и рядом звезда…
В.Набоков
На Малаховом кургане
офицера расстреляли…
А.Ахматова
так, поздней осенью 1917 года Владимир
Набоков прибывает в Крым, где у власти еще
продолжает оставаться Временное правительство.
Однако уже в декабре Советская власть была
провозглашена в Севастополе, и силами матросов,
чья революционность была к тому же явно
анархистского толка, началось её
экспортирование по всему Крыму, по прибрежным
городкам, в первую очередь. Только сейчас
начинает вырисовываться масштаб террора тех
зимних недель, жертвами которого стали тысячи
граждан. Можно представить шоковое состояние
юноши, оказавшегося в положении беженца в чуждой
для него стороне и ставшего вдруг свидетелем
массовых казней (он откликнется на это
стихотворением «Ялтинский мол», напечатанном
осенью 1918 года в газете «Ялтинский голос», а
спустя почти десять лет напишет «Расстрел»).
Неудивительно, что первое стихотворение,
родившееся на крымской земле (из опубликованных),
называется «К свободе», а многие из написанных
этой зимой, обращены к покинутой «малой родине»
(Элегия, «Звени, мой стих, витай воспоминанье..», и
другие). Однако даже в этих условиях крымская
природа постепенно находит дорогу к его сердцу,
особенно, когда в свои права вступила
неповторимая таврическая весна. Впрочем,
таврическая луна, певцом которой сто лет назад
выступил боготворимый им Пушкин, судя по
страницам его прозы, покорила юного поэта еще в
январе…
Часть вторая: ПОЗНАВАНИЕ (апрель –
июль 1918)
Весной восемнадцатого года…
городок примерял то одну власть, то
другую, и всё привередничал…
…Немцев в железных грибах шлемов,
потом веселенькие трехцветные нашивки…
В.Набоков
В ночь жемчужною змеею
Плещет лунный свет в волне…
П.Соловьева
осле заключения большевиками
Брестского мира с Германией немцы без боя заняли
не только Украину, но и Крым. Это было, однако,
довольно спокойное время, чем и воспользовалась
многочисленная интеллигенция (во многом бывшая
столичная), находящаяся в городах Крыма. Молодой
Набоков приобрел в Ялте немало знакомых и
активно участвовал в концертно-театральной
жизни как артист, переводчик и автор слов
вокальных миниатюр. Лунная ночь – один из
главных «героев» его лирических произведений. Но
главное, что занимало его в эти месяцы – походы
по горам с целью пополнения коллекции бабочек. В
этих прогулках ему открылся Крым первозданный:
кручи и потаенные леса (именно в буковых рощах
поэт, о его признанию, «подслушал свирель Пана»),
простор плоских вершин главной гряды крымских
гор (яйлы) с реликтовым разнотравьем,
стремительной изменчивостью погоды. Познал
гостеприимство «простых татар» (Пушкин) и многое
другое. Неудивительно, что воспоминания о
покинутом доме уже не столь многочисленны
(написанная в июле «Лестница», вероятно, наиболее
интересное из произведений этого направления).
Часть третья: ОСМЫСЛЕНИЕ (август –
декабрь 1918)
И ночи звездные в слезах проходят
мимо,
И лики темные отвергнутых богов
Глядят и требуют, зовут… неотвратимо.
М.Волошин
Поставь на правый путь! Сомнения
развей…
В.Набоков
тот период его жизни проходит в
Ливадийском дворце, куда семья Набоковых
переселилась, чтобы младшие дети могли учиться в
ялтинских гимназиях. Владимир занимается
самостоятельно, проводя много времени в
роскошной царской библиотеке. Круг чтения влияет
на образность стихов, где нередки исторические и
библейские ассоциации, навеянные, однако,
непосредственным общением с миром, его
окружающим. Личные впечатления от утра,
проведенного на горной вершине, где рядом и
скалы, и пасущиеся стада (а совсем близко, внизу –
пальмы и море), пронизывают его цикл из девяти
стихотворений «Ангелы» и строки о рождении
Христа. Главное событие этой поры – знакомство с
Максимилианом Волошиным. Именно этот эрудит,
поэт, философ, полиглот открыл перед юношей тайны
поэзии как науки и расширил перед ним горизонты
познания Мира. В эти месяцы стабилизировалась в
Крыму политическая ситуация – под эгидой
Антанты в Симферополе было сформировано
крымское правительство, в котором Владимир
Дмитриевич занял пост министра юстиции. И хотя и
в эту пору ностальгические настроения не
оставляют молодого поэта («Детство»,
«Велосипедист», «В стеклянный шар заключены мы
были…» и др.), в целом настрой его души, судя по
стихам, созерцательно-спокойный, хотя и слышны
порой нотки щемящего одиночества. И, конечно же,
ночь с её августовскими звездопадами -
по-прежнему объект его вдохновения.
Часть четвертая: ПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА В
РОССИИ (январь – март 1919)
Холмы Тавриды, край прелестный…
А.Пушкин
…А у нас в Крыму-то
Под кустом фиалок бледных племя
И миндаль, как облако раздутый
Л.Алексеева
последние месяцы 1918 года в сознании
большинства крымских обывателей и поселившихся
там «беглецов» с севера создалась такая желанная
всем иллюзия благополучия. Видимо, в
непобедимость армии Деникина и находящегося под
покровительством Антанты «острова Крым» верили
крепко, поскольку юный поэт «беззаботно»
бродит по осеннему прибрежью, и даже сознание,
что «где-то вдалеке» «мир сотрясается»,
не гасит его «радость неизъяснимую» (А ведь
он, благодаря отцу, принадлежал и
информированной части общества). Однако уже в
начале 1919 года началось возвращение к тревожным,
подчас трагическим реалиям. В январе в Ялту было
доставлено тело убитого в сражении в южнорусских
степях любимого кузена Владимира Юрия Рауша фон
Траубенберга, незадолго перед тем приезжавшего
сюда в отпуск в настроении романтического
оптимизма. Город всё больше наполнялся
офицерами, оставившими фронт из-за ранений и
болезней, просто дезертировавшими, озлобленными,
жаждущими крови и мщения, почти всё равно кому,
так что правительству Крыма стало трудно
удерживать край в рамках законности и порядка. А
в Крыму в это время снова властвует весна –
вторая крымская в жизни поэта, которую он успел
полюбить «исступленной любовью» и
запечатлеть во многих стихах.
Часть пятая: ПРОЩАНИЕ (апрель 1919)
Всё, во что мы верили, не верили,
Что любили, знали, берегли, -
Уплывает, словно на конвейере
С кровью сердца и с лица земли.
Л.Алексеева
Уходили мы из Крыма среди дыма и
огня.
Н.Туроверов
конце марта Красная армия
овладевает Перекопом и с боями продвигается к
центру крымского полуострова. Для многих,
нашедших здесь убежище от большевиков, оставался
один путь – эмиграция. Не было альтернативы и у
членов Крымского правительства. Главным портом
эвакуации был Севастополь (через него в эту весну
на 126 судах покинули родину около 45 тысяч
российских граждан), куда Набоковы прибыли в
начале апреля. Французы, взявшие после ухода
немцев контроль над гаванью, лишь отчасти
держали в руках ситуацию и больше заботились о
своих войсках, своих интересах, нежели о
мятущихся русских негоциантах, офицерах,
артистах, литераторах и прочей публике. Так что
даже членам правительства пришлось столкнуться
с французским бюрократизмом и много часов
дожидаться разрешения на отплытие.
Севастополь. Последний город России, последняя
прогулка по его так много видевшим улицам,
встреча с памятниками адмиралам и генералам,
участникам Обороны 1854-55 годов. Последняя
крымская ночь, последняя крымская луна. Отплытие.
Первые минуты тоски от сознания отторжения от
этой полюбившейся ему и ставшей родной,
неотделимой от России, земли...
Часть шестая: ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Растолкуй мне теперь, почему
полуденный берег и
Бахчисарай имеют для меня прелесть
неизъяснимую?..
Или воспоминание самая сильная способность
души нашей, и им очаровано всё, что подвластно
ему?
А.Пушкин
так, Крым оказался особым звеном в судьбе Владимира Набокова, местом, где он, несмотря ни на что, целый год чувствовал себя вольным и счастливым (много ли в его жизни были таких лет?). Это мироощущение и открытость чувств нашли отражение в написанной через год поэме «Крым», где он развернул перед читателем картину своих крымских странствий и как бы подвел итог этому периоду своей жизни. Свои «взаимоотношения» с Пушкиным в ту пору он здесь также явно обозначил. И сколько бы потом, много лет спустя, в «Других берегах» ни пытался Набоков убедить нас (и себя) в том, что он остается «холоден патриотическом и ностальгическом смысле», воображая «колтунную травы Яйлы» (которая в «Крыму» - «подобна музыке»), его проза говорит об обратном. Во-первых, и спустя много лет он не забыл крымскую яйлу (об этот говорит факт её упоминания в «Других берегах»); во-вторых, он поставил её там на первое место в перечне природных впечатлений, в жизни пережитых; в-третьих, щемящая душу образность, поэтичность и точность характеристики её свидетельствует о том, что она (яйла) осталась в его сердце. Тем более подлинными представляются те слова, которыми он начинает и оканчивает свою раннюю поэму. Пройдем же по крымским тропам вместе с поэтом в последний раз.
КРЫМ
Назло неистовым тревогам ты, дикий и душистый край, как роза, данная мне Богом, во храме памяти сверкай! Тебя покинул я во мраке: качаясь, огненные знаки в туманном небе спор вели над гулом берегов коварных. Кругом, на столбиках янтарных, стояли в бухте корабли. В краю неласковом скучая, всё помню – плавные поля, пучки густые молочая, вкус теплых ягод кизиля; я любовался мотыльками степными – с красными глазками на темных крылышках… Текла от тени к тени золотистой, подобно музыке волнистой, неизъяснимая яйла! О, тиховейные долины, полдневный трепет над травой, и холм – залет перепелиный… О, странный отблеск меловой расщелин древних, где у края цветут пионы, обагряя чертополоха чешую, и лиловеет орхидея… О, рощи буковые, где я подслушал, Пан, свирель твою! Воображаю грань крутую и прихотливую яйлы, и там – таинственную тую, а у подножия скалы – сосновый лес… С вершины острой так ясно виден берег пестрый, хоть наклонись да подбери! Там я не раз весною дальней, встречал, как счастье, луч начальный и ветер сладостной зари. Там, ночью звездной, я порою о крыльях грезил… Вдалеке, меж гулким морем и горою, огни в знакомом городке, как горсть алмазных ожерелий, небрежно брошенных, горели сквозь дымку зыбкую, и шум далеких волн и шорох бора мне посылали без разбора за роем рой нестройных дум! Любил я странствовать по Крыму… Бахчисарая тополя встают навстречу пилигриму, слегка верхами шевеля; в кофейне маленькой, туманной, эстампы английские странно со стен засаленных глядят, лет полтораста им и боле: бои былые – тучи, поле и куртки красные солдат. И посетил я по дороге чертог увядший. Лунный луч белел на каменном пороге. В сенях воздушных капал ключ очарованья, ключ печали, и сказки вечные журчали в ночной прозрачной тишине, и звезды сыпались над садом. Вдруг Пушкин встал со мною рядом и ясно улыбнулся мне… О, греза, где мы не бродили! Там дни сменялись, как стихи… Баюкал ветер, а будили в цветущих селах петухи. Я видел мертвый город: ямы былых темниц, глухие храмы, безмолвный холм Чуфуткалэ… Небес я видел блеск блаженный, кремнистый путь, и скит миренный, и кельи древние в скале. На перевале отдаленном приют – старик полуслепой мне предложил, с поклоном сонным. Я утомлен был. Над тропой сгущались душные потемки; в плечо впивался мне котомки линючий, узкий ремешок; к тому ж над лысиною горной повисла туча, словно черный, набухший, бархатный мешок. И тучу, полную жемчужин, проткнула с хохотом гроза, и был уютен малый ужин в татарской хижине: буза, черешни, пресный сыр овечий… Темнело. Тающие свечи на круглом низеньком столе, покрытом пестрой скатереткой, мерцали ласково и кротко в пахучей, теплой полумгле. И синим утром я обратно спустился к морю по пятам своей же тени. Неопрятно цвели по кручам, тут и там, деревья тусклые Иуды, на камнях млели изумруды дремотных ящериц, тропа вилась меж садиков веселых; пел ручеек, на частоколах белели козьи черепа. О, заколдованный, о, дальний воспоминаний уголок! Внизу, над морем, цвет миндальный, как нежно-розовый дымок, и за поляною поляна, и кедры мощные Ливана, аллей пленительная мгла (приют любви моей туманной!), и кипарис благоуханный, и восковая мушмула… Меня те рощи позабыли… В душе остался мне от них лишь тонкий слой цветочной пыли… К закату листья дум моих при первом ветре обратятся, но если Богом мне простятся мечты ночей, ошибки дня, и буду я в раю небесном, он чем-то издавна известным повеет, верно, на меня! 30 июня 1920 |
I.I.Petrova
© Copyright 2002 |
Updated 01.05.03 23:53 | Design by V.N.Petrov
© Copyright 2002 |