© Ирина Петрова

«ВДРУГ ПУШКИН ВСТАЛ СО МНОЮ РЯДОМ…»
Крым Владимира Набокова
(Серия «Крым в зеркале российской словесности», выпуск 9)

Любил я странствовать по Крыму…
В.Набоков «Крым»       

В«Вдруг Пушкин встал со мною рядом…»; обложкаладимир Набоков оказался в Крыму в конце 1917 года в силу драматических обстоятельств: оставаться в революционном Петрограде было небезопасно. Крым явился для него и его петербургской семьи одновременно и прибежищем, и местом изгнания. Воображение подталкивает восемнадцатилетнего юношу, уже вкусившего радость общения с Музой, к поэтическим ассоциациям: почти век до того, почти в том же возрасте здесь в изгнании был Пушкин (Владимир всегда гордился тем, что родился ровно через сто лет после своего гениального соотечественника). Однако в отличие от Пушкина Набоков пробыл здесь не шесть недель, а шестнадцать месяцев, и это были последние месяцы его пребывания в России. Несмотря на драматизм ситуации, это были очень важные месяцы его жизни. Из мальчика-гимназиста именно здесь он стал юношей, стал поэтом, причем соединил в своих пристрастиях век золотой с веком серебряным, и даже снискал первые лавры признания. Здесь они пережили страшные месяцы «первой волны» Советской власти в Крыму, затем, весной 1918-го приход «белых», постоянные отголоски совсем не дальних боев Гражданской войны, наплыв раненых и беженцев, наконец, ровно через год, весной 1919-го, эвакуацию из Севастополя как результат энергичного наступления «красных». Но несмотря на всё эти катаклизмы, не взирая на политический строй, Набоков с весны 1918-го неутомимо ходил по крымским горам с целью пополнения коллекции бабочек. Нередко ходил один, поэтому неудивительно, что эта земля открыла перед ним многие свои тайны, недоступные жителям побережья: могучие, как бы потаенные, крымские леса, острые вершины и неоглядные дали, грозы и фантастические видения в предутреннем тумане, просторы «неизъяснимой Яйлы». Но и Южный берег, в начале пребывания неприятно поразивший своей «нерусской» растительностью, потом полюбился ему, особенно бесконечное море с «искристой стезей» в лунную ночь и «багряною пламенною кровью» по утру, с роскошью цветения ранней весной.

Главной формой выражения его в ту пору были стихи. Он писал много, иногда каждый день. Cтихи эти не равноценны по своему уровню, но как в тщательно подобранной коллекции каждая вещь занимает определенную информационную нишу и тем драгоценна, так и тут каждая строка несет нам сведения о его мыслях, чувствах и настроениях. Выстроенные по времени написания, они образуют как бы дневник юноши. Видно, что сердце его была распахнуто как крылья бабочки, а его «песня» была «быстрокрылой». Может быть, через эти вирши, легче будет читать между строк его зрелую прозу, когда душа его спряталась в кокон?

Большая часть написанного в те месяцы составило книгу «Горний путь», вышедшую из печати в 1923 году в Берлине. Помещенные в ней стихи можно условно разделить на два раздела: стихи-воспоминания о годах, проведенных в отчем доме (в Петербурге и в окрестности ст. Сиверская), и строки, отражающее непосредственные впечатления от пребывания в Крыму. В предлагаемую читателю композицию включены «крымские» стихотворения Набокова, а также написанные позже отрывки из его прозаических произведений. Расположение стихотворений в хронологическом порядке (лишь несколько занимают свое место по смысловому признаку) делают эту лирическую исповедь от почти первого и до последнего дня пребывания на крымской земле логически завершенной и исчерпывающей. Тексты и датировка стихов соответствуют изданию: В.В.Набоков Стихотворения и поэмы – М.: Современник, 1991.


Часть первая: ВСТРЕЧА (декабрь 1917 – март 1918)

С персидской яркостью горел
лунный серп и рядом звезда…

В.Набоков       

На Малаховом кургане
офицера расстреляли…

А.Ахматова       

Итак, поздней осенью 1917 года Владимир Набоков прибывает в Крым, где у власти еще продолжает оставаться Временное правительство. Однако уже в декабре Советская власть была провозглашена в Севастополе, и силами матросов, чья революционность была к тому же явно анархистского толка, началось её экспортирование по всему Крыму, по прибрежным городкам, в первую очередь. Только сейчас начинает вырисовываться масштаб террора тех зимних недель, жертвами которого стали тысячи граждан. Можно представить шоковое состояние юноши, оказавшегося в положении беженца в чуждой для него стороне и ставшего вдруг свидетелем массовых казней (он откликнется на это стихотворением «Ялтинский мол», напечатанном осенью 1918 года в газете «Ялтинский голос», а спустя почти десять лет напишет «Расстрел»). Неудивительно, что первое стихотворение, родившееся на крымской земле (из опубликованных), называется «К свободе», а многие из написанных этой зимой, обращены к покинутой «малой родине» (Элегия, «Звени, мой стих, витай воспоминанье..», и другие). Однако даже в этих условиях крымская природа постепенно находит дорогу к его сердцу, особенно, когда в свои права вступила неповторимая таврическая весна. Впрочем, таврическая луна, певцом которой сто лет назад выступил боготворимый им Пушкин, судя по страницам его прозы, покорила юного поэта еще в январе…


Часть вторая: ПОЗНАВАНИЕ (апрель – июль 1918)

Весной восемнадцатого года…
городок примерял то одну власть, то
другую, и всё привередничал…
…Немцев в железных грибах шлемов,
потом веселенькие трехцветные нашивки…

В.Набоков       

В ночь жемчужною змеею
Плещет лунный свет в волне…

П.Соловьева       

После заключения большевиками Брестского мира с Германией немцы без боя заняли не только Украину, но и Крым. Это было, однако, довольно спокойное время, чем и воспользовалась многочисленная интеллигенция (во многом бывшая столичная), находящаяся в городах Крыма. Молодой Набоков приобрел в Ялте немало знакомых и активно участвовал в концертно-театральной жизни как артист, переводчик и автор слов вокальных миниатюр. Лунная ночь – один из главных «героев» его лирических произведений. Но главное, что занимало его в эти месяцы – походы по горам с целью пополнения коллекции бабочек. В этих прогулках ему открылся Крым первозданный: кручи и потаенные леса (именно в буковых рощах поэт, о его признанию, «подслушал свирель Пана»), простор плоских вершин главной гряды крымских гор (яйлы) с реликтовым разнотравьем, стремительной изменчивостью погоды. Познал гостеприимство «простых татар» (Пушкин) и многое другое. Неудивительно, что воспоминания о покинутом доме уже не столь многочисленны (написанная в июле «Лестница», вероятно, наиболее интересное из произведений этого направления).


Часть третья: ОСМЫСЛЕНИЕ (август – декабрь 1918)

И ночи звездные в слезах проходят мимо,
И лики темные отвергнутых богов
Глядят и требуют, зовут… неотвратимо.

М.Волошин       

Поставь на правый путь! Сомнения развей…
В.Набоков       

Этот период его жизни проходит в Ливадийском дворце, куда семья Набоковых переселилась, чтобы младшие дети могли учиться в ялтинских гимназиях. Владимир занимается самостоятельно, проводя много времени в роскошной царской библиотеке. Круг чтения влияет на образность стихов, где нередки исторические и библейские ассоциации, навеянные, однако, непосредственным общением с миром, его окружающим. Личные впечатления от утра, проведенного на горной вершине, где рядом и скалы, и пасущиеся стада (а совсем близко, внизу – пальмы и море), пронизывают его цикл из девяти стихотворений «Ангелы» и строки о рождении Христа. Главное событие этой поры – знакомство с Максимилианом Волошиным. Именно этот эрудит, поэт, философ, полиглот открыл перед юношей тайны поэзии как науки и расширил перед ним горизонты познания Мира. В эти месяцы стабилизировалась в Крыму политическая ситуация – под эгидой Антанты в Симферополе было сформировано крымское правительство, в котором Владимир Дмитриевич занял пост министра юстиции. И хотя и в эту пору ностальгические настроения не оставляют молодого поэта («Детство», «Велосипедист», «В стеклянный шар заключены мы были…» и др.), в целом настрой его души, судя по стихам, созерцательно-спокойный, хотя и слышны порой нотки щемящего одиночества. И, конечно же, ночь с её августовскими звездопадами - по-прежнему объект его вдохновения.


Часть четвертая: ПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА В РОССИИ (январь – март 1919)

Холмы Тавриды, край прелестный…
А.Пушкин       

…А у нас в Крыму-то
Под кустом фиалок бледных племя
И миндаль, как облако раздутый

Л.Алексеева       

Впоследние месяцы 1918 года в сознании большинства крымских обывателей и поселившихся там «беглецов» с севера создалась такая желанная всем иллюзия благополучия. Видимо, в непобедимость армии Деникина и находящегося под покровительством Антанты «острова Крым» верили крепко, поскольку юный поэт «беззаботно» бродит по осеннему прибрежью, и даже сознание, что «где-то вдалеке» «мир сотрясается», не гасит его «радость неизъяснимую» (А ведь он, благодаря отцу, принадлежал и информированной части общества). Однако уже в начале 1919 года началось возвращение к тревожным, подчас трагическим реалиям. В январе в Ялту было доставлено тело убитого в сражении в южнорусских степях любимого кузена Владимира Юрия Рауша фон Траубенберга, незадолго перед тем приезжавшего сюда в отпуск в настроении романтического оптимизма. Город всё больше наполнялся офицерами, оставившими фронт из-за ранений и болезней, просто дезертировавшими, озлобленными, жаждущими крови и мщения, почти всё равно кому, так что правительству Крыма стало трудно удерживать край в рамках законности и порядка. А в Крыму в это время снова властвует весна – вторая крымская в жизни поэта, которую он успел полюбить «исступленной любовью» и запечатлеть во многих стихах.


Часть пятая: ПРОЩАНИЕ (апрель 1919)

Всё, во что мы верили, не верили,
Что любили, знали, берегли, -
Уплывает, словно на конвейере
С кровью сердца и с лица земли.

Л.Алексеева       

Уходили мы из Крыма среди дыма и огня.
Н.Туроверов       

Вконце марта Красная армия овладевает Перекопом и с боями продвигается к центру крымского полуострова. Для многих, нашедших здесь убежище от большевиков, оставался один путь – эмиграция. Не было альтернативы и у членов Крымского правительства. Главным портом эвакуации был Севастополь (через него в эту весну на 126 судах покинули родину около 45 тысяч российских граждан), куда Набоковы прибыли в начале апреля. Французы, взявшие после ухода немцев контроль над гаванью, лишь отчасти держали в руках ситуацию и больше заботились о своих войсках, своих интересах, нежели о мятущихся русских негоциантах, офицерах, артистах, литераторах и прочей публике. Так что даже членам правительства пришлось столкнуться с французским бюрократизмом и много часов дожидаться разрешения на отплытие.
Севастополь. Последний город России, последняя прогулка по его так много видевшим улицам, встреча с памятниками адмиралам и генералам, участникам Обороны 1854-55 годов. Последняя крымская ночь, последняя крымская луна. Отплытие. Первые минуты тоски от сознания отторжения от этой полюбившейся ему и ставшей родной, неотделимой от России, земли...


Часть шестая: ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Растолкуй мне теперь, почему полуденный берег и
Бахчисарай имеют для меня прелесть неизъяснимую?..
Или воспоминание самая сильная способность
души нашей, и им очаровано всё, что подвластно ему?

А.Пушкин       

Итак, Крым оказался особым звеном в судьбе Владимира Набокова, местом, где он, несмотря ни на что, целый год чувствовал себя вольным и счастливым (много ли в его жизни были таких лет?). Это мироощущение и открытость чувств нашли отражение в написанной через год поэме «Крым», где он развернул перед читателем картину своих крымских странствий и как бы подвел итог этому периоду своей жизни. Свои «взаимоотношения» с Пушкиным в ту пору он здесь также явно обозначил. И сколько бы потом, много лет спустя, в «Других берегах» ни пытался Набоков убедить нас (и себя) в том, что он остается «холоден патриотическом и ностальгическом смысле», воображая «колтунную травы Яйлы» (которая в «Крыму» - «подобна музыке»), его проза говорит об обратном. Во-первых, и спустя много лет он не забыл крымскую яйлу (об этот говорит факт её упоминания в «Других берегах»); во-вторых, он поставил её там на первое место в перечне природных впечатлений, в жизни пережитых; в-третьих, щемящая душу образность, поэтичность и точность характеристики её свидетельствует о том, что она (яйла) осталась в его сердце. Тем более подлинными представляются те слова, которыми он начинает и оканчивает свою раннюю поэму. Пройдем же по крымским тропам вместе с поэтом в последний раз.


КРЫМ

Назло неистовым тревогам
ты, дикий и душистый край,
как роза, данная мне Богом,
во храме памяти сверкай!
Тебя покинул я во мраке:
качаясь, огненные знаки
в туманном небе спор вели
над гулом берегов коварных.
Кругом, на столбиках янтарных,
стояли в бухте корабли.
 
В краю неласковом скучая,
всё помню – плавные поля,
пучки густые молочая,
вкус теплых ягод кизиля;
я любовался мотыльками
степными – с красными глазками
на темных крылышках… Текла
от тени к тени золотистой,
подобно музыке волнистой,
неизъяснимая яйла!
 
О, тиховейные долины,
полдневный трепет над травой,
и холм – залет перепелиный…
О, странный отблеск меловой
расщелин древних, где у края
цветут пионы, обагряя
чертополоха чешую,
и лиловеет орхидея…
О, рощи буковые, где я
подслушал, Пан, свирель твою!
 
Воображаю грань крутую
и прихотливую яйлы,
и там – таинственную тую,
а у подножия скалы –
сосновый лес… С вершины острой
так ясно виден берег пестрый,
хоть наклонись да подбери!
Там я не раз весною дальней,
встречал, как счастье, луч начальный
и ветер сладостной зари.
 
Там, ночью звездной, я порою
о крыльях грезил… Вдалеке,
меж гулким морем и горою,
огни в знакомом городке,
как горсть алмазных ожерелий,
небрежно брошенных, горели
сквозь дымку зыбкую, и шум
далеких волн и шорох бора
мне посылали без разбора
за роем рой нестройных дум!
 
Любил я странствовать по Крыму…
Бахчисарая тополя
встают навстречу пилигриму,
слегка верхами шевеля;
в кофейне маленькой, туманной,
эстампы английские странно
со стен засаленных глядят,
лет полтораста им и боле:
бои былые – тучи, поле
и куртки красные солдат.
 
И посетил я по дороге
чертог увядший. Лунный луч
белел на каменном пороге.
В сенях воздушных капал ключ
очарованья, ключ печали,
и сказки вечные журчали
в ночной прозрачной тишине,
и звезды сыпались над садом.
Вдруг Пушкин встал со мною рядом
и ясно улыбнулся мне…
 
О, греза, где мы не бродили!
Там дни сменялись, как стихи…
Баюкал ветер, а будили
в цветущих селах петухи.
Я видел мертвый город: ямы
былых темниц, глухие храмы,
безмолвный холм Чуфуткалэ…
Небес я видел блеск блаженный,
кремнистый путь, и скит миренный,
и кельи древние в скале.
 
На перевале отдаленном
приют – старик полуслепой
мне предложил, с поклоном сонным.
Я утомлен был. Над тропой
сгущались душные потемки;
в плечо впивался мне котомки
линючий, узкий ремешок;
к тому ж над лысиною горной
повисла туча, словно черный,
набухший, бархатный мешок.
 
И тучу, полную жемчужин,
проткнула с хохотом гроза,
и был уютен малый ужин
в татарской хижине: буза,
черешни, пресный сыр овечий…
Темнело. Тающие свечи
на круглом низеньком столе,
покрытом пестрой скатереткой,
мерцали ласково и кротко
в пахучей, теплой полумгле.
 
И синим утром я обратно
спустился к морю по пятам
своей же тени. Неопрятно
цвели по кручам, тут и там,
деревья тусклые Иуды,
на камнях млели изумруды
дремотных ящериц, тропа
вилась меж садиков веселых;
пел ручеек, на частоколах
белели козьи черепа.
 
О, заколдованный, о, дальний
воспоминаний уголок!
Внизу, над морем, цвет миндальный,
как нежно-розовый дымок,
и за поляною поляна,
и кедры мощные Ливана,
аллей пленительная мгла
(приют любви моей туманной!),
и кипарис благоуханный,
и восковая мушмула…
 
Меня те рощи позабыли…
В душе остался мне от них
лишь тонкий слой цветочной пыли…
К закату листья дум моих
при первом ветре обратятся,
но если Богом мне простятся
мечты ночей, ошибки дня,
и буду я в раю небесном,
он чем-то издавна известным
повеет, верно, на меня!
 
     30 июня 1920

 


I.I.Petrova ©
Copyright 2002
Updated 01.05.03 23:53 Design by V.N.Petrov ©
Copyright 2002
Hosted by uCoz