ушедшем 2000-м году Крым отметил 180-летие посещения Александром Сергеевичем этого благословенного края. А десятью годами до того ушел из жизни первый российский певец Тавриды Семен Сергеевич Бобров (1768–1810). Друг Н.И.Новикова и А.Н.Радищева, он был отправлен Екатериной II в Новороссию переводчиком Адмиралтейств-коллегии. Жизнь в этих необжитых краях была тогда суровая, поэтому командировка туда скорее напоминала ссылку, чем поощрение. Работы во вновь создающемся флоте было много – необходимо было освоить багаж знаний о плавании в Черном море, написанный на греческом, древнегреческом, латыни, арабском, старославянском и других языках. Будучи полиглотом, он отлично справлялся с этой обязанностью. Доказательством этому служат его книги: «Всеобщая история мореходства» (перевод второй и третьей части) и оригинальный труд «Древний Российский плаватель, или Опыт краткого дееписания о прежних походах Россиян» (СПб., 1812).

Но Бобров был еще и поэтом. И вот к исходу XVIII века появляется из-под его пера первое поэтическое описание народонаселения и истории Крыма, его растительного и животного мира и даже геологии, написанное на основании исторических данных, произведений древних греков, местного фольклора и личных наблюдений. Произведение это (автор очень точно назвал его Лирико-Эпическим песнопением) под названием «Таврида или мой летний день в Таврическом Херсонесе» вышла скромным изданием в 1798 году в Николаеве, а в 1804–м было парадно переиздано в столице с посвящением Александру I под названием «Херсонида, или картина лучшего летнего дня в Херсонисе Таврическом» (называя Крымский полуостров то Тавридой, то Херсонисом, автор, вероятно, хотел подчеркнуть, что именно этот уголок земли связует историю Руси с историей мировой цивилизации). Пышное название никого не устроило, все называли его просто - «Таврида». Через четверть века тяжелый язык и длиннота лишили его популярности, но в свое время оно привлекло к Крыму многие сердца. Так, экземпляр книги (292 стр.) был послан автором только что вернувшемуся из сибирской ссылки и находящемуся в своей деревне под надзором полиции А.Н.Радищеву, который встретил её восторженно, написав в своем «Бове», что поэма Боброва дана ему «в услажденье».

По классическому принципу Бобров на примере одного дня (от восхода солнца до ночи) дает сведения об истории, ландшафте, растительности, народонаселении, их образе жизни и даже экономике. Несмотря на внешнюю архаичность, его эпитеты и определения весьма точны и образны, а энциклопедичность сведений, в поэме содержащихся, поражает. Вот, например, вечерняя картинка, которую он наблюдал после того как «горящее светило» «в волнах кипящих окунувшись» «погрузнуло в глубине»:

А вот как описан в Поэме молодой Севастополь:

А каково же было отношение Пушкина к Боброву и его поэме? О, оно очень любопытно. В лицейской лирике Поэта имя Боброва (прямо или иносказательно) встречается несколько раз наряду с другими литераторами XVIII века, причем почти везде подчеркивается их бездарность и бесполезность. Вот строки из стихотворения «К другу стихотворцу», первому печатному его труду (1814):

(т.е. А.С.Ширинского-Шихматова, гр. Д.И.Хвостова и С.С.Боброва; Глазунов – книгоиздатель и владелец книжного магазина в Петербурге)

Язвительно поминает молодой поэт Боброва в следующем году в стихотворении «Тень Фонвизина»:

Беспощаден он Боброву и его ровесникам и в стихотворении «Из письма В.Л.Пушкину»(1816):

Но проходит пять лет… Александр Сергеевич, прибыв из Крыма в Кишинев и «переварив воспоминания» (письмо А.Дельвигу 23 марта 1821 года), начинает работать над поэмой «Бахчисарайский фонтан». Через пять месяцев он пишет брату: «Пришли мне Тавриду – Боброва» (письмо от 21 июля 1821 года). Как выяснится позднее, он был её внимательным читателем. Более того, он использовал ее в «Фонтане». в чем сам признался в переписке с издателем поэмы кн. П.А.Вяземским. Через месяц после отсылки поэмы он пишет Вяземскому ответ на его замечания относительно проходимости в цензуре некоторых мест:

«Конечно, ты прав, и вот тебе перемены… Хладного скопца уничтожаю… Меня ввел во искушение Бобров: он говорит в своей Тавриде: Под стражею скопцов гарема. Мне хотелось что-нибудь у него украсть…» (письмо 1-8 декабря 1923).

К счастью, эти строки из «Бахчисарайского фонтана» не выпали, и мы их хорошо знаем:

А вот описание гарема у Боброва:

Можно предположить, что не только слово «скопец», но и слово «угрюмый» тоже «украдено»…

Так трансформировался юношеский максимализм нашего гения – от уверенного «никто не вспомнит их, не станет их читать», и «да не воскреснет из забвенья покойный господин Бобров» к использованию его труда. Одним этим желанием «что-нибудь у него украсть» Пушкин вовлек творца «Тавриды» в свою бессмертную орбиту, косвенно признав, что поэтами, пусть и разными по масштабу дарований, движет «одно божественное чувство» («Бахчисарайский фонтан»).

Вспомним же и мы заключительные строки бобровской «Тавриды», первого из многочисленной плеяды поэтов-черноморцев, воспевшего сей край со всем пылом своего сердца:

Январь 2001