рестоматийно: фамилию свою «герою», нигде в русской жизни не встречающуюся, придумал сам творец «Мертвых душ» Николай Васильевич Гоголь. Так сказать, - еще одна «мертвая душа». Это утверждение можно прочитать и у такого мэтра как Виктор Шкловский: «Булгарин считал, что фамилия Чичиков, а эту фамилию придумал Гоголь (курсив мой - И.П.), и что эта фамилия придумана не очень удачно» («О теории прозы. 1982». В кн.: «Виктор Шкловский. О теории прозы. М.: «СП», 1983, С.174). А все же: может всё-таки была какая-то подсказка?

Начну с общеизвестных фактов. В декабре 1828-го Гоголь впервые прибыл в Петербург, однако «в круг людей, стоявших во главе русской художественной литературы» (А.Пыпин, «Энциклопедический словарь», Ф.Брокгауза и И.Эфрона, Т.17, СПб., 1893, С.17-25) он вошел лишь весной 1831-го. «Подвести под благословение Пушкина» начинающего литератора А.Плетневу удалось в мае 1831. С тех пор Пушкин принимал огромное участие в литературной судьбе Гоголя. Виделись они часто, при этом как Гоголь делился с Пушкиным своими замыслами, в том числе и неудавшимися, так и Гоголь не раз был одним из первых слушателей пушкинских набросков. Так, С.Абрамович в хронике «Пушкин в 1833 году» (М.: «Слово», 1994) отмечает петербургские встречи в первой половине года - феврале и мае. А 29 сентября, навещая в имении братьев Языковых «Языково» по пути с Урала в Болдино, Пушкин не только поведал им о новой комедии Гоголя «Чиновник», но и «сказал… несколько пассажей, чрезвычайно острых и объективных» (С.404).

«Известно, что основной сюжет «Ревизора», как и сюжет «Мертвых душ» был сообщен Пушкиным; но понятно, что в том и другом случае все создание, начиная от плана и до последних частностей (курсив мой – И.П.), было плодом собственного творчества Гоголя» (А.Пыпин). Но известно также, что новое произведение литераторов той поры, даже самых великих, вырастало не в космическом вакууме, но отталкивалось от уже накопленных знаний и деяний колоссов мировой, прежде всего европейской, культуры. Чем шире были познания автора, чем всеохватнее была его «география», тем ценнее оказывалась вневременная значимость его трудов. И Пушкин открыто и сознательно отталкивался от этих знаний (много месяцев Анна Андреевна Ахматова, знавшая наизусть не только художественное наследие А.С.Пушкина, но и его письма, скрупулезно выискивала все новые факты влияния Парни в лирике молодого Пушкина и никак не считала это его недостатком). Известно также, что Пушкин «подхватывал» строки своих современников и доводил их до невиданного ранее в русском языке совершенства. «В Бахчисарайском фонтане», например, ему «хотелось что-нибудь украсть» из монументального труда «Таврида» Семена Сергеевича Боброва (1763-1810), до того много раз им в стихах поносимого за тяжелый стиль и пространность, и он «украл»-таки идею «хладного скопца» (см. письмо Пушкина П. Вяземскому от 1-8 декабря 1823). Уже после Лицея поэту открылся могучий пласт английской поэзии, и он жадно совершенствовался в английском и уж Байрона знал досконально. Посылая Вяземскому только что оконченный «Фонтан», он тут же сообщает о начале работы над «Евгением Онегиным»: «Я теперь пишу не роман, а роман в стихах… Вроде Дон-Жуана» (письмо от 4 ноября 1823 года). Да и Евгений–то – «Наш Чальд Гарольд». Необходимость такой опоры на предшествующий опыт не мог не почувствовать юный Гоголь, имевший, увы, гораздо меньший фундамент знаний. Вероятно, не без оснований А.Пыпин, отдавая должную почесть таланту Гоголя и его роли в русской литературе, не раз в своей статье это подчеркивает: «юноша с весьма скудными познаниями, вынесенными из школы», «молодой человек, кончивший с грехом пополам курс гимназии» (в Нежине). Думается, что многие из петербургских ценителей его таланта, видя это, старались расширить его кругозор. Жуковский и Пушкин, с их душевной щедростью были, конечно, в их числе. Вероятно, Байрон и его последний, наиболее значительный труд «Дон Жуан» не раз присутствовал в их общении, тем более, что легендарная личность дона Жуана настолько Александра Сергеевича интересовала, что он, как всем известно, не только использовал идею стихотворного повествования в «Евгении Онегине», но и создал свое видение этого образа, работая несколько лет (1826-1830, как раз перед приездом Гоголя) над одним из своих шедевров - «Каменным гостем». О том, что Гоголь был уже в начале 30-х был во власти байроновского таланта, немало свидетельств, в частности, в его письмах и высказываниях. Так он пишет Пушкину 21 августа 1831 года:

Наконец, кажется, приспело время, когда романтизм решительно восторжествовал над классицизмом…В Англии Байрон, во Франции необъятный своей великостью Виктор Гюго, Дюканж и другие, в каком-нибудь проявлении объективной жизни, воспроизвели мир ее нераздельно-индивидуальных явлений…

В 20-х годах эта поэма Байрона, увы, последняя, неоконченная, печаталась отдельными выпусками (по одной-две Песни). Отдельной книгой «Дон Жуан» (Don Juan) был выпущен в Англии лишь в 1833 году, так что просвещенная публика всей Европы как раз в пору общения Гоголя с Пушкиным и рождения замысла «Мертвых душ» им зачитывалась.

Естественно, что вскоре появились попытки его перевода, но лишь в 1959 году в Москве, в издательстве «Художественная литература» вышел отдельной книгой русский перевод этого грандиозного труда, выполненный Т.Г.Гнедич, который признан всеми как несомненная творческая удача, к которому обращаются в позднейших изданиях и который используется в данной работе.

А теперь представим себе чтение тех страниц (возможно, что и пушкинское чтение, ведь Николай Васильевич, по словам Пыпина, во время прохождения курса гимназии «был очень слаб в языках и делал успехи только в рисовании и русской словесности»), где дон Жуан волею Байрона переносится в Россию и участвует во взятии русскими Измаила в той самой победоносной русско-турецкой войне 1768-1774 годов, в результате которой Россия обрела Новороссию, потом живет в Петербурге при дворе Екатерины и наконец, щедро награжденный, отсылается ею послом в Англию:

В Песне седьмой (Canto the seventh) герой поэмы оказывается в русском воинстве у стен Измаила и отдает должное их храбрости. В октавах 14-17 читаем:

В примечаниях к тексту перевода говорится, что Байрон пользовался «Историей России нового времени», написанной французским историком Г. де-Кастеню, который, будучи в Одессе, почерпнул эти сведения у тамошнего губернатора герцога А. де-Ришелье, лично участвовавшем во взятии Измаила и получившим там за проявленную храбрость чин генерал-лейтенанта. Перечитаем. Что это, всерьез прочитанная транскрипция русских фамилий или шутка автора? Скорее – второе: ведь писал же поэт Томасу Муру 19 сентября 1818 года: «Я закончил первую песнь поэмы… Поэма называется «Дон Жуан» и будет вышучивать все на свете». Несомненно, если бы Байрон читал эти фамилии в русской книге, они не вызвали бы такой потребности шутить, как чтение их во французской, где для обозначения шипящих и свистящих, таких наших обычных и привычных ч, ш, щ, требуется даже не две буквы, а три и более. Вероятно, он их так и переписал, по-французски, лишь кое-где усилив юмор. Вот, как написано в подлиннике:

Особенно «не повезло» в этом перечне героев фамилии Tschitsshakoff, под которой нужно понимать известного российского адмирала Павла Васильевича Чичагова (1765-1849), бывшего в 1807 году морским министром, а с 1811 года правителем Молдавии и Валахии, а также главным начальником Черноморского флота, при том, что фамилия рядом, Чокенов, пишется без «излишеств». Впрочем, и в настоящее время такое написание начинающихся на «ч» русских фамилий в латинской транскрипции используется достаточно часто, например: Tschaikovsky (Чайковский).

Гоголь не раз был свидетелем реакции Пушкина на остроумное и смешное: «Пушкин… всегда смеялся при моем чтении (он был охотник до смеха)» (из третьего из «Четырех писем к разным лицам по поводу «Мертвых душ»», 1843). Можно представить как Александр Сергеевич при чтении этих байроновских строф «засмеивался»: «Мускин-Пускин… Ха-ха!.. Шерематов и Хрематов… Ха-ха-ха»! Как это похоже на стихи Пушкина-лицеиста, сметающие с дороги новой поэзии устаревшие, как тогда казалось молодому поколению, имена:

Это – из его первого напечатанного стихотворения «К другу стихотворцу» (1814), где он именует так известных тогда литераторов: князя Сергея Александровича Ширинского-Шихматова (1783-1837), графа Дмитрия Ивановича Хвостова (1757-1835) и С.Боброва, уже упоминавшегося. Графов и Шерематов, Рифматов и Хрематов – чудные «парочки», ай да «Пускин»!

Вернемся, однако, к битве у стен Измаила, где немало храбрых полегло, в том числе и сражавшихся на стороне русских «бриттов»:

Вы только вчитайтесь: «…и некий Чичичков». Да ведь это почти Чичиков! Посмотрим, как же у Байрона эта фамилия написана?

Если вспомнить, как написан у Байрона Чичагов, то здесь изображение звука «ч» как «tch» - вполне «нормально», как теперь говорят. Но вот буква «z» перед «k», как с ней быть, ибо ее в этой фамилии, не сломав язык, произнести, на мой взгляд, невозможно ни англичанину, ни французу, ни русскому? Татьяна Григорьевна избрала вариант третьего «ч». А как поступали до нее? Один из первых стихотворных переводчиков «Дон-Жуана» Дмитрий Минаев, опубликовавший свой труд в 1865 году, перевел первые четыре строки так:

Да, сравнение с переводом Т.Гнедич – не в его пользу (и не только в этой строфе, разумеется). Да и читать «z» как «ц» - это и не по-английски, и не по-французски, а читать по-немецки зачем? Третье «ч», на мой взгляд, это «вольность» вынужденная, взятая переводчиком по принципу, чтоб хоть как-то читалось. Может быть, понимая это, в некоторых современных изданиях составители и редакторы, используя перевод Т.Гнедич, сочли возможным просто убрать это третье «ч». Например, в двухтомнике «Д.Байрон. Избранное» / составитель и редактор С.В.Сучков (М.: «Терра-Книжный клуб», 1998) на стр. 248 эти строки выглядят так:

Мне представляется, что это не больший «грех», чем прочтение «абракадабры» Tschitsshakoff как «Чичакофф» (Чичагов), ибо второе «ч» по-буквенно в этой фамилии тоже как-то сомнительно, но зато по исторической и смысловой «справедливости» только так и должно читать.

«Чичи(z)ков», погибший где-то там, далече, знатностью рода и фамилии не отличавшийся, так сказать, в той битве «мертвая душа», безвестно сгинувшая, - не могло это не запасть в память Гоголю, которая, как отмечали современники, отличалась необычайной цепкостью, а чувство художественной меры подсказало, что эта «z» - здесь буква инородная. И не дань ли творцу «Дон-Жуана», что «Мертвые души» - поэма (именно так именовал свое творение Байрон, в то время как Гоголь, начиная «Мертвые души», называл их «предлинным романом» (письмо Пушкину 7 октября 1835) и что «возок», пусть не «Екатерины знаменитый», – как бы персонаж этой поэмы?

Известно, что, следуя «наклонности предурной», Джордж Гордон Байрон в 1823 году отправился в Грецию, чтобы помочь грекам бороться с засильем Османской империи. В следующем году он умер от лихорадки в местах, близких к месту гибели его «Чичи(z)кова» и «бритта» Smith'а. Он не успел досказать нам судьбу героя этого стихотворного романа, соединившего романтику и реализм, блеск стиха и не свойственную поэзии его времени глубину мысли, но зато вскоре у нее появилась в России «сестра» по бессмертию, увы, тоже не завершенная.

И последнее. Работая над этим текстом, я все время ощущала себя человеком, «изобретающим велосипед». Я не сомневаюсь, что Т.Г.Гнедич была уверена, что именно здесь нашел Гоголь фамилию своему герою. Если вернуться к октаве 15 Песни 7, то как объяснить (кроме как с целью сделать этот намек прозрачнее) допущенную ею вольность, когда она ввела отсутствующую у Байрона фамилию Чичшков, написав ее к тому же через финальное «в», а не «фф», как 6 других фамилий в этой октаве? Ведь если отбросить в этой фамилии всего один крючочек, то получается: «Чичиков»! Что побудило ее так поступить? Ведь были в оригинале этой строфы не вошедшие в перевод фамилии Meknop и Roguenoff, и этот фрагмент вполне можно было перевести приблизительно так:

Перебрала я в картотеке РНБ им. Салтыкова-Щедрина раздел: «О «Мертвых душах» Гоголя». Ни одной книги или автореферата диссертации, где упоминался бы «Дон Жуан», да и вообще Д.Байрон, не обнаружила. Возможно это было где опубликовано в сборниках докладов, в трудах конференций, не знаю. Во всяком случае, мне эта тема представляется интересной и поэтому отдаю свой труд на «суд общественности».