2003 году Крым отметил 220-летие присоединения к России. Севастополь – 220-летие своего существования. В 2004-м, такую же «круглую» дату отмечает крымская столица - Симферополь. Примечательно, что первый русский профессиональный литератор, воспевший эти и другие города Крыма в романтической прозе и в живых стихотворных строках, родился ровно за десять лет до этих событий: Рассказ пойдет о российском писателе, издателе, педагоге Владимире Васильевиче Измайлове (1773-1830), ныне, увы, почти забытом. По времени своего рождения, по воспитанию и духу своему он принадлежал Екатерининской эпохе. Восприняв труды французских просветителей, старался руководствоваться их идеалами. Ж.Ж.Руссо владел его пылким сердцем. Но главным его кумиром был великий русский историограф Николай Михайлович Карамзин (1766-1826). Известно, что в 1789 году Н.Карамзин отправился путешествовать по Западной Европе с целью ознакомить Россию с ее культурной жизнью. Его «Письма русского путешественника» произвели на читающее общество огромное впечатление разносторонностью взглядов и видения (до того за границу выезжали либо по служебным делам, либо очень состоятельные люди для лечения или для развлечения). Не все знают, однако, что средства на эту поездку он нашел, продав брату свою долю небогатого родового имения. Вероятно, под влиянием этих «Писем» в 1799-м в далекий, неведомый край, в Новороссию, выехал как путешествующий литератор двадцатишестилетний Владимир Измайлов. Полагаю, что этот край манил его с детства: он переживал самый впечатлительный возраст, когда произошло историческое событие присоединения Крыма и Кубани к России. Через год он издает в Москве свои впечатления в четырехчастном собрании писем, названном «Путешествие в полуденную Россию». Он писал свои письма усердно на всем пути следования, так что ко времени прибытия в Крым римские цифры, которыми он их помечал, стали уже многобуквенными.

К сожалению, труд В.В.Измайлова переиздавался лишь в 1805-м, так что к настоящему времени является библиографической редкостью и потому практически никогда не упоминается в работах крымских историков и краеведов. Тем интереснее, как мне кажется, будет их «открытие». Вот отрывки из писем, написанных по прибытии в Симферополь, в которых как-то особенно открыто распахивается душа их автора (сокращения помечены многоточием):

«Письмо LXXVI. Акмечеть.

Гладкая, чистая, прекраснейшая равнина, которая простирается на несколько верст в окружности и на которой стоит город Акмечеть. Пирамидальные осокоры, растущие зеленеющими группами по берегу Салгира. Нежная речка, извивающаяся в тени между кустарников по бархатистому лугу. Горы, одетые облаками, нежные цветы, свежая зелень, ясное небо – все цветет, все улыбается, все кажется волшебством на сей несравненной долине…»

«Письмо LXXXII. Симферополь.

Взглянем на сей город. Он был средоточием торговли у татар. Россия, по завоевании полуострова, назначила его главным городом Таврической области. Младенческое основание, здания азиатического вкуса, кровли домов покрытых черепицей, мечети, возносящиеся подобно башням, перепутывающиеся в кривизнах., пестрота товаров, выставленных в лавках, приятная разнообразность... Все необыкновенное и новое поражает здесь глаз путешественника и подает случай к размышлению… Сего дня вы удивляетесь дикому состоянию сего города, но скоро выбудете удивляться цветущему блеску его… Здания Европейского вкуса в нем возносятся, новые жители селятся, развертывается цвет общежительства, жизнь делается приятною…

Непростительно, говоря долго о Симферополе, не сказать ничего об лучшем его украшении. Взойдите на пригорок, где встречаю я всегда тихие часы утра; взгляните на город, как будто бы брошенный посреди долины с счастливым небрежением, взгляните, как Салгир, осененный группами темнозеленых раин, извивается по долине до конца горизонта, где цепь гор склоняется перед венцом гордого Чатыр-Дага; взгляните… как птички порхают, ручейки струятся, горы курятся, и вся Природа дышит радостью и счастьем. Симферополь есть убежище чувствительного сердца».

Из Симферополя он совершает многодневную и многотрудную тогда поездку по побережью. Вот как он описывает свое впечатление от встречи с юным Севастополем, к которому он приплыл на баркасе из Инкермана:

«Письмо XCI. Севастополь.

Утро было ясно и тихо; солнце палило нас, море прохлаждало. Мы скоро приблизились к Славному порту. Возвышенный берег, прикасаясь к морю, представляет город или лучше сказать висящую в воздухе картину… Глаза текут по величественному амфитеатру, по рядам параллельных улиц, по нитям зданий, выше и выше с берега возносящихся, и наконецобнимают в одной точке сию блестящую громаду, которая, наполняя пространство между небом и землей, служит им соединением».

Сколько света, сколько радости в его строках! Но попробуем заглянуть и между строк. Вспомним, что путешествовал он в эпоху царствования Павла I – время для Крыма мрачное. Таврическая губерния была самодержцем упраздена, как и названия городов, данные Екатериной II. Вероятно, поэтому автор в первом письме называет Симферополь татарским именем Акмечеть, но уже в следующем именует его Симферополем, выказывая тем самым свои политические и исторические пристрастия. В заголовок последнего из процитированных отрывков он смело выносит «Севастополь», хотя официально он тогда именовался Ахтиаром, по имени существовавшей в нескольких километрах от нового города крохотной татарской деревушки. Интересно и то, каким путем он прибыл в Севастополь. Главная дорога в столицу Черноморского флота, которой пользовались и в середине XIX века, выводила на северный берег севастопольского рейда, откуда путники морем прибывали в город. Он же прибыл для начала в древнюю крепость Инкерман, лежащий в конце рейда, воспользовавшись новой дорогой, специально проложенной в 1787 году к приезду Екатерины II. Именно отсюда, с высоты горы, украшенной древними пещерами и грозными башнями, увидела императрица и ее титулованные и коронованные сопровождающие всё это сказочное великолепие: роскошную бухту и флот, на ней стоящий. Именно на весельном баркасе прибыла императрица к подножию «величественного амфитеатра. И еще не раз на протяжении своего труда автор намеками выказывает свое отношение к прошлому и настоящему.

Утомленный и трудностями пути, и обилием впечатлений он вновь находит отдохновение «у струй прохладного Салгира» в Симферополе. В письме CXI читаем: «Вчерась, в веселом расположении духа… старался я изобразить в сем романсе чувства моего сердца, воспеть гимн прелестным берегам Салгира и посвятил им памятник в сих стихах, слабых по выражению, но сильных по чувству». И далее следует обширный гимн всему тому, что окружало его там. Вот лишь три строфы:

Прощаясь с городом, в котором он написал, вероятно, первые в истории Симферополя стихи, ему посвященные, в письме CXII Измайлов замечает: «Дорога от Акмечети самая приятная. Луговая тропинка течет по берегу прелестного Салгира, как будто бы гонясь за его волнами и излучинами, мимо долин, осыпанных нитями серебряных струй, мимо кустарников, растущих над ними густыми кущами, мимо селений, покрытых цветом виноградных садов, которые, стоя над светлою речкою, радуются, кажется, своим счастливым положением. Эти места полюбились мне лучше всех на сем полуострове».

В.В.Измайлов не мог, разумеется, знать тогда, что его путешествие в «полуденную Россию» совпадает со временем рождения Первого поэта России, воспевшего спустя два десятилетия «брега Тавриды» в произведениях красоты и силы, доселе в России невиданной. Не мог знать он и того, что именно ему выпадет честь открыть это имя для читающей России, опубликовав в 1814 году в журнале «Вестник Европы», (единственном году, когда он издавал этот некогда знаменитейший журнал Карамзина) стихотворение «К другу стихотворцу» никому неизвестного лицеиста, за что А.С.Пушкин назвал его потом «первым почтенным покровителем моей музы». Есть основания думать, что и Пушкин был знаком с трудом Измайлова если не до поездки в Крым, то вскоре после этого. На это наводит несколько совпадений.

Давайте посмотрим, какими эпитетами наградил Салгир тот, кто 205 лет назад на его берегах ощущал жизнь как счастье: «нежный», «прелестный», «прохладный», «светлый». Признайтесь, вам, как и мне, хочется добавить еще один, до боли знакомый. Ну конечно же – «веселый»! Господи, какое простое, какое емкое, какое единственное слово нашел для этой речки в последней строфе «Бахчисарайского фонтана» молодой Александр Пушкин, оказавшийся в Симферополе в сентябре 1820-го:

Но вот что примечательно: если В.Измайлов был у Салгира весной, когда все было в цветении, когда река от недавнего таяния снега в горах была многоводной, то Александр Сергеевич был там не в лучшее для реки время. Ровно через 59 лет в эту пору ее увидит еще один русский поэт - Афанасий Фет, и вот что он заметит в своих Воспоминаниях:

«Мы въехали в ущелье, где Симферополь приютился на берегах Салгира.

Вот, - невольно подумал я, - как игриво весела эта невзрачная речонка в волшебных стихах поэта».

Не исключено, что Пушкину, видевшего, возможно, «невзрачную речонку», опоэтизировать ее помог труд В.В.Измайлова. Как помог выразить свою приязнь к жизни горных селян-татар. В прощальном стихотворении, «на Босфорском проливе» (Боспором Киммерийским называли Керченский пролив в древности) В.В.Измайлов, в частности, пишет:

А теперь обратимся к замечательному стихотворению А.С.Пушкина «Кто видел край, где роскошью природы…», написанному вскоре после отъезда из Крыма, но так им и не опубликованному (известный пушкинист С.А.Фомичев объясняет это тем, что основные его мысли и даже отдельные строки вобрал в себя «Бахчисарайский фонтан»). Вот отрывок из второй строфы:

Не правда ли перекличка с Измайловым в строках, выделенных мною курсивом, кажется вполне вероятной? На мысль, что А.С.Пушкин знал и положительно оценивал труд В.Измайлова, наводит на мысль еще одно его произведение. Я имею ввиду известнейшее стихотворение «К чему холодные сомненья…», которое поэт включил в свой «Отрывок из письма к Д.», чуть раньше опубликовав его в «Северной пчеле» под названием «Чаадаеву» (1825):

Эти строки, по словам поэта, родились во время посещения им в 1820 году Георгиевского монастыря вблизи Севастополя, (оставившего в нем «сильное впечатление»). Вблизи которого находились старинные руины («баснословные развалины храма Дианы»), которые молодой поэт посетил. А вот как описал свои впечатления от посещения сего легендарного и необычайно красивого места В.В.Измайлов:

«Я сижу на камне, ветви зелени висят надо мною, перед глазами моими ревет море… Не в сем ли священном месте случилось одно великое происшествие, которым славится Таврида? Храм, посвященный божеству, стоял уединенно на берегу моря. Молодая дева, украшенная природою, но осужденная судьбою, служила в нем жрицей… Вдруг два юноши, также гонимые судьбою, пристают к тем берегам… Вы давно угадали, что я говорю об Ифигении, о Оресте и Пиладе. Пусть любопытные и ученые ищут места бывшего Дианина храма; но мне довольно знать, что редкое торжество дружбы происходило на сем полуострове и не далеко от сего берега».

В «Отрывке из письма к Д.» (особенно в варианте беловой рукописи) и в начальных строках цитированного стихотворения Пушкин полемизирует с И.М.Муравьевым-Апостолом, который в своей книге «Путешествие по Тавриде в 1820 году» (СПб, 1823) высказывает обоснованные возражения против отождествления упомянутых развалин с легендарным храмом дочери Троянского царя Ифигении. А.С.Пушкин, вероятно, не мог не согласиться в душе с доводами И.М.Муравьева-Апостола, но это было время борьбы молодой поэзии против догм классицизма, борьбы за право поэта на романтическое, «мифологическое» (в отличие от «исторического») восприятие мира.

Так сплетаются строки, сплетаются судьбы, рождаются шедевры. И хотелось бы, чтобы ни одно из достойных имен нашей истории не было забыто.

Июль 2003, Санкт-Петербург