реди людей, чей образ жизни, чья личность являлись объектом постоянного моего внимания, была Вера Николаевна Лепешинская, профессор кафедры физической электроники Ленинградского Политехнического института (ныне СПбГПУ). В студенческие времена тут были элементы страха перед ее строгостью, высокой требовательностью; в зрелые годы, когда мой муж, Николай Николаевич Петров, возглавил упомянутую кафедру, а я стала научным сотрудником одного из НИИ министерства Электронной промышленности это были чувства восхищения ее неувядаемой молодостью. Нас объединяли общие интересы: дальние путешествия во время летних отпусков, интерес к серьезному чтению (в том числе «толстых» журналов), постоянное посещение залов Филармонии. Поэтому, когда Вера Николаевна, ярко отметив свое 90-летие, приступила к обработке до того разрозненных своих воспоминаний, мы по мере сил своих помогли ей в этом. В мае 1997-го, к 95-летию В.Н., в издательстве СПбГТУ вышла изящная книга: В.Н.Лепешинская «Воспоминания ровесницы института». Увы, ее тираж был столь ничтожен, что даже не все близкие коллеги и друзья В.Н. стали ее обладателями. Но у нас в доме она появилась, и я не раз внимательно прочитывала и перечитывала отдельные главы. Как же она дорожила своими корнями, отчетливо (а может, и подсознательно) ощущая свою неразрывную принадлежность роду, заложившему на генетическом уровне основополагающие черты ее личности, думала я осенью 1997-го, знакомясь с лаконичными, но точными характеристиками ее родных и близких; из которых больше всего меня поразил образ бабушки Клавдии Никифоровны Лепешинской. Вот несколько отрывков из этой книги:

«Священник отец Петр Котвич-Лепешинский (мой прадед по отцу) имел, как большинство людей того времени, а особенно духовенства, много детей. Среди них Николай Петрович… Чтобы быть рукоположенным в священники, выпускники духовной семинарии должны были быть женаты… Николай Петрович, который учился в семинарии и хотел, как и его отец, стать священником, приехал к священнику Зверизомб-Зубовскому, у которого были дочери. Николаю Петровичу понравилась шестнадцатилетняя Клавдия Никифоровна, на которой он вскоре и женился… У Николая Петровича и Клавдии Никифоровны было всего восемнадцать детей, из них шестеро умерло в детстве,.. остальные получили высшее образование, разъехались, обзавелись семьями… После гибели моего отца в 1904 году на японской войне моя мама не общалась с семьей Лепешинских… В 1919 году к нам с мамой пришел мужчина, который оказался Юрием Николаевичем, (младшим дядей) и принес присланные Клавдией Никифоровной, которую все домочадцы называли бабусейкой, подарки…».

Далее Вера Николаевна пишет, как впервые она посетила семью «бабусейки» в местечке Литвиновичи Могилевской губернии, на берегу р. Сож, летом 1922 года, как потом не раз приезжала туда с мужем, с дочерью.

«Семья в летнее время собиралась со всей концов матушки России и составляла более 40 человек… Дом бабусейки снаружи не отличался от соседних изб. Но внутри было пианино, три комнаты городского типа и еще что-то неуловимое, может быть голоса, слышимые через окна, но только никакие проезжие… не могли проехать мимо, а останавливались и с удивлением наблюдали жизнь семьи… Днем все были при деле: одни помогали по домашнему хозяйству, другие… работали на сенокосе, в поле, в лесу, на огороде… Купались в Соже, ходили за грибами… Вечерами… играли на пианино, пели… «Бабусейка»… была мудрая старуха… Все ее уважали многие любили».

Видимо, это была воистину замечательная женщина, дочь и жена священнослужителей. К тому ж, она была весьма образованной, безумно храброй, ловкой и самоотверженной. Вера Николаевна пишет со слов старших, что как-то весной, узнав о болезни сына Пантелеймона, которого она сама подготовила и определила в Могилевскую гимназию, она помчалась к нему. Подъехав к Днепру на телеге, увидела, что начался ледоход. Так она (беременная восьмым) стала прыгать с льдины на льдину, проваливаясь в ледяное крошево, и переправилась, схватив воспаление легких. Гимназию Пантелеймон, судя по всему, окончил, а далее пошел путем многих интеллигентов-разночинцев того времени:

«Старший мой дядя Пантелеймон Николаевич с университетских времен сделался профессиональным революционером, имел партбилет №2, выданный ему в 1898 году при размежевании большевиков и меньшевиков. Был сослан в Шушенское, потом долго жил в Швейцарии; а когда в 1917 вернулся в Москву, вскоре отошел от партийной жизни, писал книги, рисовал и умер в своей постели (подчеркнуто мною - И.П.) в 1943 году.».

В канун Нового, 1998-го, получила я 11-ю книжку «Нового мира», (выписываем его уже почти 40 лет). Открыв, обнаружила очередной труд одного из самых почитаемых мною современных литераторов Ирины Поволоцкой «Разновразие». Повествование в этом «Собрании пестрых глав» идет от имени сироты, которую приютила и воспитала семья священника (потом она всю жизнь жила в семьях московской интеллигенции, обнаружив в себе дар кулинара). Окончив повествование, Поволоцкая так и пишет: «Блаженной памяти Натальи-кухарки» (хроменькой с малолетства). И как же я была поражена, видя, что речь идет о той же семье, о семье Лепешинских! Чуть изменены имена и фамилия, но узнавание и точность совпадения удивительны (я бы не сомневалась в использовании И.Поволоцкой книги В.Н., если бы не их синхронность по времени: этот номер журнала сдан в набор 7 июля).

Вот что пишет, например, И.Поволоцкая, сохраняя народный говор своей героини:

«Мама упала несчастливо и стала сохнуть. На Крещенье ее уж не стало. И осенью последней своей повела она меня к попам, к благочинным, к отцу Преображенскому. А у того – семья – одиннадцать детей! И все важные господа – доктора и революционеры… Один из Петербурга, другой из Женевы… А старшего убили еще при царе, до Первой Империалистической. В Японскую… Юрий Пантелеймонович, горный инженер, тот не на войне, тот за Промпартию погиб».

«Старший», которого «убили… в Японскую» - это Николай Николаевич Лепешинский, отец Веры Николаевны, «из Женевы», - это Пантелеймон Николаевич… А вот как пишет о жизни гибели Юрия Николаевича Лепешинского (того самого, что подарки от «бабусейки» принес) Вера Николаевна:

«Юрий был на 10 лет старше меня. Когда после окончания Горного института он проявил себя хорошим специалистом, то перебрался с семьей в Петербург, и мы близко сошлись… Карьера… окончилась арестом прямо в поле, где он работал вместе с профессорами Фредериксом и Бурсианом. Его расстреляли в 1937».

Читаю дальше у Поволоцкой, поражаясь совпадению в мелочах:

«Большевик Глеб Пантелеймонович скончался от астмы в своей постели (! – И.П.). После смерти ему доску повесили для почета,.. как он с Лениным дружил, и жене,.. Ольге тоже доску после смерти. Ольга с Лениным не дружила, характер имела скверный, но была женщина ученая и премию получила от государства – сто тысяч… Но все равно померла…».

О, нынешнее старшее поколение помнит, сколько раз на всю страну в конце 40-х звучало имя профессора Ольги Борисовны Лепешинской, лауреата Сталинской премии, которая, как пишет В.Н., «прославилась биологическими опытами (о происхождении жизни), оказавшимися ошибочными».

«А до Первой Империалистической,.. когда живы были, как сядут за стол благочинный да благочинная, поповичи да поповны, да господа гости, помещики и революционеры, или просто какие люди знакомые, так сколько мяса надо!.. А потом сойдутся вместе и к фортепьяну: поют, танцуют».

Беру в руки книгу Веры Николаевны и нахожу в ней строки и о тех обедах и об Ольге и ее «скверном характере»:

«За обедом, ввиду большого количества невесток, которым бабусейка хотела угодить, подавали два или три супа, кому что нравится. Ольга Борисовна брала первый из поданных. Когда приносили второй, она восклицала: «Ах, я не знала, хочу этого!», отодвигала свою тарелку и говорила мужу: «Пантелей, сьешь, тебе все равно». С третьим супом повторялось тоже самое».

И много еще в «Пестрых главах» описано запечатлевшихся в памяти Натальи семейных событий в доме Батюшки, порой драматических, о которых В.Н. не упоминает, но которые убеждают деталями, зримостью своей. Немало добрых слов о матушке благочинной сказано, в частности, как та с ней, сиротой, в Санкт-Петербург, «Ленинград который», ездила (видимо, в гости к Юрию Николаевичу в июньскую пору) и которым Наталья потом «грезила»:

«Встану ночью с постели, а ночь беленькая-беленькая, такая девичья ночь, и в небо гляжу, а в небе шпили горят, солнышка нету, а они горят золотом, потому что с высоты своей невообразимой солнце видят…».

И хотя потом всю жизнь жила Наталья в Москве и стала «сама как природная москвичка, все проулочки-переулочки известны», ее народный цепкий ум, наблюдательность и воспитание в умной и доброй семье, ее приютившей, позволили увидеть и сформулировать разницу между этими городами:

«А Москва – что? Базар татарский! Бегут, орут, в зданиях никакой слаженности: к дому высотному избушка привалилась, а за избушкой – садик, а там – помойка, а дальше – храм дивный и пустырь с лопухами…».

Видимо, во многом благодаря этой семье сохранилась в ее сердце память о родном местечке, которое в повествовании Поволоцкой названо городком Чириковым. И так любовно описан и сам он, и народ его многонациональный, и «Чириковские страсти» (так глава называется), и дорога к городку, напоенная запахом разнотравья, что побывать там хочется. Читала всё это и думала: счастливы те, у кого род такой, с такими могучими корнями, род, о котором сохраняется память и спустя столетие выливается и в мемориальное повествование, и в художественное полотно. Какие он дает жизненные силы, даже если живущие в суете дел насущных и не задумываются над этим! И много таких родов в России, потомков того прежнего «среднего класса», на плечах которых всё Русь выносила и вынесла. И как прекрасно, что роды эти не оскудевают ни людьми, ни их деяниями. Ныне возглавляет «команду» Лепешинских профессор Татьяна Константиновна Кракау – достойная дочь В.Н. и любимая правнучка «бабусейки». Увы, Вера Николаевна не дожила до своего 100-летия, о их далекой встрече она так прекрасно, так живо написала, что, читая эту страницу, будто фильм смотришь:

«Когда я приехала в Литвиновичи в 1927-м с двухлетней дочкой, бабусейка, кряхтя, вставала, чтобы сварить ей яичко. Двадцать женщин уговаривали бабусейку не беспокоиться и не вставать, но она говорила, что все равно без нее не так сделают. Одиннадцатая правнучка ела, а она отгоняла комаров и говорила "клятые", а Тата думала, что так называются эти летучие твари и повторяла: "Клятые"».