Не грезил я, о нет, ведь наяву то было…
С.Сафонов

последние четверть века не раз встречались нам публикации о диких лошадях, живущих в Крымских горах после Великой отечественной. Это могли быть и “военные» (советские, немецкие), и местные лошади, оставшиеся без хозяев после депортации татар, болгар, греков. Безусловно, вторым легче было приспособиться: ведь это была их земля, их горы. К тому ж, в них могла течь очень древняя кровь… Последнее упоминание о них встретили в «Крымском альбоме 1997», в заключительной зарисовке его вдохновителя, составителя и издателя Дмитрия Лосева:

На плато Караби-Яйла, одном из самых экзотических мест в Крыму, с обрывов на десятки километров видно морское побережье от Алушты до Судака. Там летают необыкновенные бабочки и пасутся стада диких лошадей.

И вновь во всех подробностях ожила никогда не забываемая встреча, и мы говорим друг другу: «А помнишь?..».

Весной 1973 года приехали мы в Севастополь на весенние школьные каникулы (Василию было тогда 16). Имея прочные Севастопольские корни, мы совершали такие поездки почти ежегодно и неплохо знали окрестности. Село Родниковское, бывшая Скеля, в углу Байдарской долины, в верховьях Черной речки было одно из наших любимых мест. Очарованные прекрасной погодой, мы решили в последний день пребывания совершить маршрут, о котором давно мечтали: пройти на Южной берег из Скели через яйлу по Чертовой лестнице. Кто только не проехал тут конной дорогой в первой половине XIX века: Пушкин и Грибоедов, Жуковский и Мицкевич и многие еще. Выйдя из автобуса в центре села, мы пошли дорогой вдоль Черной. Сквозь подернутые светлой зеленой дымкой кусты струилась и серебрилась река в лучшую пору своей переменчивой жизни. Медленное недавнее таяние снега давало ей соки, но не мутило воду, как это делают ливневые осенние дожди.

Вот и поворот к Скельской пещере. Постояв у ее входа, поднялись ранее разведанной тропой на старую дорогу и пошли по ней. Тогда мы не знали, что проход через Чертову лестницу («Шайтан-Мердвень») сделали в I веке римляне, контролировавшие побережье, имевшие опорные пункты в Балаклаве и Ай-Тодоре. Но качество дороги, имевшей постоянную ширину и подпорную стенку, навевало мысль, что она «сработана рабами Рима». Хорошо идется, красота вокруг: под ногами цветут фиалки и примулы, кусты кизила - в желтом пуху. А вот уже большой, буковый лес нас объял. При входе в него наша дорога как бы влилась в невесть откуда взявшуюся современную, грунтовую. Василий заметил отворот вправо, но, видя, как его мать без остановки пошла вперед, решил, что ей дорога известна. А она, эта дорога, повела нас в противоположную сторону, на северо-восток. Лес все выше и сумрачнее. Под ногами уже не цветы, а пятна снега. Василий совершенно разумно предложил вернуться, но мать словно ее воздух околдовал, не согласилась. Сырой туман вокруг, холодновато. «Ну что же мы хотим, - говорим мы друг другу, - ведь весна, а тут и летом не такое бывает; помнишь как в прошлом году?».

А в прошлом, 1972-м, в начале июля, мы из того же Родниковского по той же дороге вдоль Черной речки двинулись втроем (мы и глава нашего семейства Н.Н.Петров) в небольшой и, как казалось несложный поход с намерением, выйдя на Ай-Петринскую яйлу, спуститься в долину к Большому каньону. В Севастополе погода была отличной, поэтому мы выехали дневным автобусом налегке, прихватив пару байковых одеял и кусок полиэтилена вместо палатки. Первый ночлег устроили у берега Черной невдалеке от Скельской пещеры, и оказалось, что ночь холодна: ноги мерзли даже в ботинках с шерстяными носками. На утро, не смутившись тучами над горами, пошли дальше. Вот селение Колхозное, дорога идет дальше – прекрасно! Но она оказалась лесовозной, и на одной из лесных полян (а лес уже высокий) кончилась. Нашли тропу, пошли по ней, но и она кончилась. А мы между тем поднялись к облакам (или они опустились?). Решили лезть вверх без тропы и забрались в такие дебри, куда «не ступала нога человека», зато повсюду были видны результаты работы кабаньих семейств: следы копыт, изрытая земля. Влажность такая, что не идем, а как бы плывем при отсутствии видимости. А тут и сумерки наступили, одежда сырая, проголодались. Решили организовывать бивак. Нашли сносную площадочку для «палатки», расчистили место для костра. Но где взять сухие дрова? Сказался опыт нашего «старшего». Он развел сначала маленький костерок, потом, подсушивая дровишки вокруг, увеличил его. И вот уже пламя обрело силу, но и дрова пригодные кончились. Так что же делали наши мужчины? Они брали полусгнившие валяющиеся стволы, напитанные влагой, и, ухватившись за концы, отжимали их так, как отжимали (выкручивали) раньше простыни после полоскания, а я смотрела как течет вода. Такие вот «подсушенные» ставили торчком над огнем. От них шел пар, но потом они загорались. К ночи пламя было в наш рост. Трудный, но незабываемый вечер! Наутро мы вскоре добрались до яйлы, где светило солнце. Ясно было над морем, но зато над Каньоном, над Соколиным было черно. Пришлось идти в Ялту.

Но а ныне идем дальше. Обилие влаги в воздухе делает все безмолвным и сумрачным. Видим вправо по ходу большую карстовую впадину, заполненную стоящими и поваленными деревьями. Между ними какие-то темные глыбы. Подойдя ближе, замечаем, что глыбы шевелятся. Кто это: дикие кабаны, те самые, которых мы только что вспоминали, а, может, олени или коровы, тогда так нужный нам сейчас знающий человек может быть с ними? Обмениваемся догадками и… выдаем себя. И тут происходит чудо: животные, стоящие вблизи верха котловины, истаивают мгновенно, а находившиеся внизу, совершенно беззвучно делают два-три прыжка и также исчезают. Но во время этих прыжков мы успеваем разглядеть их развевающиеся хвосты и конские гривы! Стоим ошеломленные, потом подходим к впадине. Она завалена не только деревьями, но и известняковыми глыбами. Непонятно, как там стоять лошадям, не то чтобы бесшумно скакать!

Дальнейший путь шел в потрясенном состоянии, хотя нельзя было расслабляться: солнце уже к западу клонилось. На Яйлу вышли где-то над Кастрополем. Снег лежал лишь в воронках и расщелинах, пионы цвели, вид потрясающий. Пошли без остановки на юго-запад и к Лестнице подошли уже в сумерках. Свет фар автомашин, идущих на Байдарский перевал, освещал нам последние ее циклопические Ступени. Одна из них взяла нас в Севастополь…

Так кого же мы встретили, кто был нам подарен? Ясно, что это не домашние животные, рассуждали мы. Первый ответ пришел через два года, когда в «Литературной газете» было напечатано стихотворение известнейшего тогда поэта Андрея Вознесенского «Мустанги». Поэт снабдил его пояснением, в котором поведал, что толчком к рождению стиха послужил поразивший его рассказ крымского охотоведа о стадах одичавших после войны лошадей. Так вот кого мы повстречали! Теперь представляете, каково было наше, видевших их воочию, потрясение, если даже рассказ заставил «думать стихами», как писал Пушкин, взволнованный видами Георгиевского монастыря, расположенного на той же горной гряде вблизи Севастополя! В 1984-м в вышедшее в Москве трехтомное Собрание сочинений Вознесенский поместил этот стих под названием «Табуны одичания». Не нам судить, как лучше; вот оно (в сокращении):

В последние годы, увлекшись темой «Крым в зеркале российской словесности», обнаружили, с каким уважением относились к крымской лошади, «родословная» которой восходит к древности, к скифам и сарматам (где-то в Причерноморье скакали на своих конях и легендарные амазонки!), русские литераторы, путешествовавшие по горным крымским дорогам с конца XVIII века и создавшие этому умному животному настоящий хвалебный гимн, который и предлагаем вниманию нашего читателя.

«ГИМН» ГОРНОМУ КОНЮ КРЫМСКОМУ

Как конь ступает осторожно…
А.К.Толстой («Крымские очерки»)

П.И.СУМАРОКОВ (?-1846), из книги «Досуги крымского судьи» (СПб.,1804):

За Мшаткою остается в левой руке при деревне Мердвень необыкновенный памятник древности, искусно иссеченная по чрезмерной каменной громаде лестница. Она начиналась от самого хребта горы, извивается ступенями вокруг пропастей по скалам… Дорога идет странная и опасная, обрушение великого пространства земли составило между двух ужасных пропастей гряду, по гребню которой пролегает стезя не шире полуаршина, так что ноги коня едва ней помещаются. Мы при самом вступлении спешились и робкими мелкими шагами лепясь по истинному пути, не смели взглянуть ни на ту, ни на другую сторону.

С.С.БОБРОВ (1763?-1810),
из лирико-эпического песнопения «Таврида, или мой летний день в Таврическом Херсонесе» (1798):

Этот отрывок посвящен подъему на Инкерманскую скалу вблизи Севастополя, где поэт служил переводчиком Морского ведомства.

И.М.МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ (1765–1851), из труда «Путешествие по Тавриде в 1820 году», (СПб., 1823):

Из письма XIV. Все было изрядно до небольшого селения Семейса, но от него начался ужасный спуск… Сколько я ни нагляделся на пропасти, сколько ни уверовал в надежности татарских лошадей, не менее того сердце мое содрогалось от ужаса, когда случалось, что коню моему надобно было переступать с камня на камень над самой стремниной… Особливо и выше всякого описания ужасен угол каменной горы, который объезжается у самого моря. Скала на скале заграждает путь, страшные их обломки висят над головою… Лошадь от страха останавливается, озирает…, иногда, не находя способа идти, слагает накрест передние ноги, садится на задние и съезжает под гору. Здесь место усеяно мелкими каменьями, катящимися на каждом шаге трепетно спускающегося коня…

Из письма XV. Верстах в трех от Кикинейса я проезжал через место, которое в 1786 году раступившись сдвинулось к морю… Подъехав к оному, мы с полчаса дали отдохнуть лошадям, потому что находились у подножия Мердвеня, т.е. лестницы. Это в точном смысле лестница, витая, почти по отвесу проложенная в расщелине горы и ведущая от подножия скалы до вершины оной. Тесные, между огромных камней, обороты, в которых лошадь должна вдвое изгибаться, дабы переступить с высокой ступени на другую, делают спуск по лестнице сей на лошади не только опасным, но и невозможным, почему путешественники и даже татары сходят по ней пешком. Подъем же на нее, хотя и труден, но возможен, что я и сам узнал на опыте: лошадь моя, отдохнув немного, как я выше сказал, бодро и не останавливаясь вынесла меня на верх Мердвеня…

А.С.ПУШКИН (1799–1837)

«Я объехал полуденный берег, и путешествие М. оживило во мне много воспоминаний; но страшный переход его по скалам Кикенеиса не оставил ни малейшего следа в моей памяти. По Горной лестнице взобрались мы пешком, держа за хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно и казалось каким-то таинственным восточным обрядом.» («Отрывок из письма к Д.», 1825)

Из поэмы «Бахчисарайский фонтан», 1823:

Этот финальный отрывок из поэмы - воспоминание поэта о поездках из Гурзуфа, где он прожил три недели в 1820 году, в имение Бороздиных Кучук-Ламбат к северу от Аю-Дага.

Адам МИЦКЕВИЧ (1798–1855)

Результатом пребывания польского поэта на Крымской земле в 1825 году явился цикл «Крымских сонетов» (1826), где и конь не забыт.

Дорога над пропастью в Чуфут-Кале

Мирза и Пилигрим

А.Н.МУРАВЬЕВ (1806-1874)

Обширная многочастная поэма «Таврида» (М.,1827) явилась результатом неторопливого путешествия по Крыму начинающего литератора и путешественника в том же 1825-м.

Алупка

А.И.ПОДОЛИНСКИЙ (1806–1886)

Драматическая сцена написана в 1837 году и посвящена памяти А.С.Пушкина:

ПЕРЕЕЗД ЧЕРЕЗ ЯЙЛУ

В.Г.БЕНЕДИКТОВ (1807-1873)

Поэт и крупный государственный чиновник, он объехал Южный берег в 1839 году по государственной надобности, что не помешало создать обширный стихотворный цикл «В Крыму», где мы вновь встречаемся со сложностями преодоления пути на юг от Симеиза, по прибрежью «Эвксина». Здесь хвала коню выражена особенно отчетливо.

И.С.АКСАКОВ (1823-1886)

Младший сын писателя С.Т.Аксакова, сам поэт и общественный деятель И.Аксаков (также как А.К.Толстой) объездил Крым в 1856 году по окончании Крымской войны, как член Комиссии по выявлению огромных злоупотреблений в интендантских частях русской армии.

Из письма родным 1 сентября 1856 г., Симферополь:

Особенно хороши горные лошади крымские: езда на них безопасна по горам. Страшно взглянуть вниз, когда приходится спускаться со скалы почти отвесной над самым морем по узенькой тропинке, с которой при каждом шаге катятся вниз каменья и которую местами заменяет русло горного ручья; татарская лошадь дрожит, но цепко, осторожно, верно спускается. Просто чудо!