Не так давно, в Гостевой книге появилась запись: «Вы подбираете прекрасный материал для своих статей, но я хотел бы больше узнать о музыке Крыма и ее традициях (и очень хотел бы увидеть примеры). Если у Вас будет время, подумайте над этим, пожалуйста. Никита».

ак почувствовал Никита, что эта тема волнует меня? Для меня – честь, что в моих этюдах можно усмотреть возможность того, что я могу что-то сказать по этой сложнейшей культурно-этнографической проблеме. Хотя я не имею специального музыкального образования, музыка была неотъемлемой частью всей моей жизни. Только в 2000-м узнала высказывание выдающегося историка и филолога, ученика Гегеля И.Г.Дройзена, полагавшего, что «только музыка непосредственно выражает истину времени» («Новый мир», 2000, №7, С.173). Не знала, не могла так сформулировать, но чувствовала именно это, поэтому на протяжении нескольких десятилетий посещала филармонические концерты. А сколько прослушано с пластинок! Слушала музыку разных эпох, в том числе новаторские opus'ы, которые в советскую эпоху объединялись словом «формализм». Чувствовала, что поиск новых стилей, попытка «говорить другим языком» - это потребность истинных талантов запечатлеть происходящее и предупредить о Грядущем.

Очень меня интересует, какой была музыка «диких» соседей древних славян. В XIX веке эта проблема занимала «Могучую кучку», и А.П.Бородин, композитор и ученый, попытался отразить свое «слышание» ее в Половецких плясках оперы «Князь Игорь». В начале XX-го И.Ф.Стравинский создал балеты «Весна священная» и «Жар-птица», в которых воплотилось представление о древней музыке как славян, так и их недругов, например, «Поганый пляс Кащеева царства» (юго-восточных врагов своих русские летописцы называли именно «погаными»). Главным инструментом в массовых музыкальных действах тогда должен был быть человеческий голос (он и в более позднюю эпоху главенствовал). В своей книге «Петровские тропы» я рассказываю о музыкальных «видениях», посетивших меня в горах Средней Азии, в долине реки Каравшин. Я помню её, эту хоровую музыку, звучавшую во мне несколько ночей при полной тишине окружающего мира. Что-то от «половецкой» в ней было. И все же только ли он, голос, властвовал над сердцами, какова была роль музыкальных инструментов, какие они?

Ответы на эти вопросы могли бы помочь историкам Крыма разобраться с древними этносами, некогда населявшими полуостров, особенно его горную часть, куда народы уходили от очередной волны пришельцев: тавры от скифов, сарматов, те – от готов, готы от гуннов; затем - хазары, аланы, а потом монголы (татары). А на побережье уже второе тысячелетие идет жизнь многочисленных греческих колоний с их эллинскими, потом римскими традициями. В Севастополе, в древнем Херсонесе и сейчас можно посидеть на каменных скамьях амфитеатра античного театра. В Средние века в Крыму сосуществовали, помимо осколков древних народов, татары, греки, армяне, караимы, крымчаки, цыгане. Если караимы издавна придерживались веры древних иудеев, армяне и греки рано приняли христианство, то татары и цыгане долго были язычниками, и лишь потом приняли ислам. Можно ли говорить о единой музыке Крыма?

Русские всех тех жителей Крыма, кто проповедовал ислам, называли татарами. Но путешественники, сталкиваясь с местным населением, видели разницу в типах лиц степных, горных и южнобережных «татар». Первым на это обратил внимание академик П.Паллас - немец на русской службе, составивший в конце XVIII века первое комплексное описание Крыма. Первый поэт полуострова, переводчик военно-морского ведомства Семен Сергеевич Бобров (1863-1810) в своем «лирико-эпическом песнопении Таврида, или мой летний день в Херсонисе Таврическом» (Николаев, 1798) также постоянно напоминает о множественности здешних этнических корней: «скифски-смуглые селяне», «кони сарматские». Не зная как назвать народ, живущий в горах, он пишет:

Значит, музыка была неотъемлемой частью жизни «добросердечных, неразвратных» поселян. Где-то на склоне Чатырдага он более внимательно прослушал эту нехитрую музыку и дал ей характеристику:

Некоторые главы его поэмы идут как пересказ пения ученого старца (Шерифа), который согласился поведать молодым пастухам историю их земли. Меня поразил не сам факт наличия таких сказителей - они были распространены среди народов, не имевших письменности, а то, что он пел не только об истории своего народа, но и строении земли, о событиях миллионной давности. Например:

Пел, скажите вы, значит подыгрывал (аккомпанировал) себе на каком-либо инструменте? Действительно, прежде чем начать пересказывать слова Шерифа, Бобров делает ремарку: «Шериф берет из рук их гитару и начинает играть и петь». Не будем придираться к слову «гитара». Важно, что это струнный щипковый инструмент, весьма распространенный, если у молодых пастухов он был с собой. И сейчас, среди азиатских народов бывшего Советского Союза считают нужным приглашать на торжества народных певцов, которые придают значимость застолью своим долгим содержательным пением. Играют они при этом на струнном инструменте с круглым или овальным корпусом.

Впечатления от «татарского» пения мы находим еще у одного путешественника XVIII века. Это Владимир Васильевич Измайлов (1773-1830) – литератор, педагог, издатель, побывавший в Крыму в 1799 году. Вот отрывок из его труда «Путешествие в полуденную Россию» (М., 1800):

В Каралесе (богатое село Кара-Илаз, теперь – Красный Мак влево от нынешней дороги из Бахчисарая в Севастополь - И.П.) захотел я отдохнуть, вошел в один Хан (постоялый двор) и увидел татарина с балалайкой, шестидесятилетнего старика. Он сидел на диване, сложа ноги; благородное лицо показывало благородную душу. Я сказал ему: Селям аликем, то есть здравствуй и сел рядом с ним. Он улыбнулся мне, ударил по струнам, заиграл и запел… Музыка его выражала нежность, сладкая улыбка показывала еще душу огненную в самой старости. Я вступил с ним в разговор через переводчика:

- Ты поешь любовные песни, но зима седеет на голове…

- Зима на голове моей, но в душе еще весна; я мечтаю, люблю и пою…

Женское пение, слышанное во дворах «простых татар» или за стенами гаремов местной знати, видимо, тоже было впечатляющим. А.С.Пушкин в «Бахчисарайском фонтане», В.Г.Тепляков (поэт той же поры, ныне почти забытый) в «Татарской песне» и другие запечатлели эти музыкальные явления.

Вооруженный всеми этими и многими другими знаниями, в 1825 году в Крым прибывает А.С.Грибоедов, имевший намерение написать драматическое произведение о времени Крещения Руси. Пробыв в Крыму около трех месяцев, он объездил его вдоль и поперек, глядя вокруг пытливыми глазами ученого (даже краткие путевые записи об этом на каждой странице свидетельствуют). К тому же Александр Сергеевич был необычайно одарен музыкально: прекрасно играл на фортепиано, сам сочинял музыку и интересовался ее теорией и историей, что тогда было редкостью (об этом свидетельствует в своих Воспоминаниях один из ближайших друзей Грибоедова В.Ф.Одоевский). Вот кому по плечу была бы разработка темы «Этнографические корни и истоки музыки Крыма». Увы… И все же несколько «музыкальных моментов» его Записки сохранили. Отправившись 25 июня на Чатырдаг, Грибоедов со спутниками попали в непогоду. Пришлось искать приют в гроте у пастухов. Именно сюда, на плоские вершины Главной гряды Крымских гор, на яйлу («пастбище», по-татарски) пригоняли летом отары овец. В Путевом дневнике находим такие размышления:

«У здешних пастухов лица не монгольские и не турецкие. Паллас производит их от лигурийцев и греков, но они белокуры, черты северные, как у осетинов на Кавказе».

Напомню, что осетины – прямые потомки аланов. Ныне их компактное проживание в составе России с центром во Владикавказе так и называется: «Республика Северная Осетия (Алания)». Видимо, тогда он заметил у пастухов музыкальные инструменты и договорился о «концерте». «Прокочевав» два дня «в тумане и облаках», в первой половине дня 27-го он вернулся к месту их стоянки. Далее - запись: «волынки, рожки и барабаны». Как жаль, что Грибоедов не записал «партитуру», этого концерта, ведь, сравнив ее с народной музыкой осетин, возможно, удалось бы разгадать «тайну» чатырдагских «татар».

Интереснейшее описание музицирования в степном селении Восточного Крыма, близ Феодосии мы находим в очерке Н.Ященко «Уголок Крыма», изданном в 1883 году в Ростове-на-Дону:

«Подъезжая к Феодосии, мимо разбросанных там и сям татарских домиков, нам послышался стук точно барабана или бубна. Оглядевшись по сторонам, мы заметили около одного из домиков трех стоящих татар-музыкантов. Один из них играл на дудке (зурна), а двое других выбивали на турецком барабане и бубне. В нескольких шагах от музыкантов пожилая женщина с серьезным лицом, с поднятыми колесом над головой руками, медленно под унылые звуки кружилась на одном месте, точь в точь, как на старинных органах кружатся куклы. Изредка она наклонялась, будто бы кланяясь, а затем опять продолжала свой одуряющий танец, доводящий танцующую до полного забвения. Дудка своим резким, наводящим тоску звуком выделывала при этом труднейшие трели и переливы, коих темы не было никакой возможности схватить, так они странно и темно звучали для европейского уха, точно слышалось щебетание ласточки. Барабан же и бубен вторя зурне, выбивали с различными остановками, и как казалось совсем невпопад. Такие нервные, причудливые ударения были однако совершенно в характере восточной музыки».

Ивану Алексеевичу Бунину, много бывавшему в Крыму на стыке XIX и XX веков, посчастливилось увидеть и запомнить музыкальную сценку в горном ауле. Спустя три десятилетия, уже во Франции, он поведает нам об этом в крохотном рассказе «Ущелье»:

«Лесистое ущелье, предвечернее время.

Зеленой кудрявой смушкой, зеленым каракулем кажется издали густой лес, покрывающий горные скаты против аула. В лесу кто-то жжет костер, голубой дымок далеко тянется над зеленой смушкой, и его пряный запах мешается с миндальной свежестью леса…

А там, в ауле, непрерывно звучит, восторженно плачет, переливно зовет и вопит роговая дудка: звук горловой, дикий, чарующий и страшный, слушая который, думаешь о горных козлах, о весенней, грозной поре их страсти. Это танцуют на крыше сакли подростки-татары: один стоит, надул губы, выпучил белки – играет на дудке, два других, пристально глядя в глаза друг другу, положив руки друг другу на плечи, подскакивают козлами, крепко топают на одном и том же месте. Куда, в какую райскую пропасть устремлен их напряженный, радостный, остановившийся взгляд?…

Какое душу раздирающее блаженство в дудочных переливах и воплях!»

Перечитывая эту жемчужину, вспомнила потрясение, испытанное мною в прошлом году в Севастополе, когда в один из вечеров из окон наших друзей-соседей, армянской семьи, недавно переехавшей в Крым из мест, близких к Еревану, услышала мелодию, необыкновенной смысловой выразительности. Войдя к ним, узнала, что это играет всеми в их народе почитаемый Дживан Гаспарян. Возвратившись в Петербург, стала собирать сведения о Мастере. Теперь знаю: он давно всемирно знаменит, честью считают принять его известнейшие концертные залы. А играет он на древнем армянском язычковом духовом инструменте, дудуке, изготавливаемом из абрикосового дерева, (не от него ли русское слово «дудка»?). Оказывается, в руках (и губах) гениального исполнителя им можно сказать всё о Жизни, о Земле и Мире (о Вечной Жизни на Земле). И так сказать, что потом долго ничего другого слушать не хочется, а хочется стать мудрее, добрее, справедливее.

Поставила сейчас эту кассету, подаренную мне соседями, слушаю и вспоминаю… Городок Старый Крым, бывший Солхат, потом Эски-Крым – центр Крымского улуса Золотой орды. Но еще до вторжения монголов, жили здесь, разводили сады, возделывали землю другие народы. К полуразрушенному, но все же сохранившему свой облик армянскому монастырю Сурб-Хач на окраине городка ходили мы когда-то. Оттуда лесной дорогой направились к побережью. Буковый лес вскоре поглотил нас, подчинил своим законам. Через два-три часа увидели у дороги груду белых камней. Подойдя, обнаружили, что они обработаны, на некоторых – армянские письмена. Видимо, тут тоже была обитель. Услышали переливы крохотного чистого ключа, зажгли на сухом спирте костер-лампадку, сделали чай. Умирились. Тут же нашли знак, что в этом месте была стоянка крымских партизан в 1942-44 годах. Да, разные «песни» слышали эти камни.

Вспомнилось и другое небольшое крымское путешествие, совершенное совсем недавно, осенью 2003-го, на четырехпалую гору Мангуп, столицу средневекового государства Феодоро. На его территории можно увидеть и готические письмена на камне, и остатки православных храмов, и обширное караимское кладбище, а далее на обширном плато лишь малые холмики да цветущие кусты сирени напоминают о былой жизни (в «диком» виде сирень в Крыму не растет). Кто только не жил тут, в разных «концах», например, кожевенники-караимы. Представляете, сколько «музыкальных стилей» тут господствовало! И, видимо, не все еще окончательно сгинуло. Выходя из цитадели, я встретила в воротах небольшое стадо овец. Два козла его возглавляли, сзади шел пастух... Я остолбенела. Это был один из лучших типов для картины А. Иванова «Явление Христа народу»: длинное одеяние, какой-то «библейский» головной убор, на плечах что-то тканое вроде мягкого ковра, посох в руке. Лицо молодое, красивое, с маленькой черной бородкой, словом, тоже «ивановское» лицо. Он приветливо поздоровался и прошел, словно истаял. Вероятно, он ночует здесь со своими подопечными в какой-нибудь пещерке как 500, как 1000 лет назад. Удивительная встреча...

Таким же многонациональным не одно столетие являлось обширное село Отузы (ныне Щебетовка), буквой «Т» протянувшееся и вдоль дороги Судак-Феодосия, и по долине до самого моря между массивами Карадаг и Ичкидаг. Три года проводил там лето известный врач, журналист, краевед и общественный деятель Сергей Яковлевич Елпатьевский, оставивший нам свои впечатления в высокохудожественных «Крымских очерках», изданных в Москве в 1913 году и ныне (в 1998 году) переизданных в Феодосии Издательским домом «Коктебель». Вот несколько отрывков, непосредственно относящихся к теме этого повествования:

«Все чувствуют себя в Отузах как дома. Долина принадлежит трем-четырем десяткам давно поселившихся в Отузах семейств караимов, армян, греков, татар, редких русских. Приезжих людей мало, и приезжие люди тотчас растворяются в оседлом населении...

Когда зайдет солнце за горы и желтовато-розовый прозрачный туман покроет массивный Ичкидаг,.. тогда человек, - тот, что напротив меня, за речкой, по другую сторону долины, - начинает играть на гармонии... Играет бравурные и веселые мотивы, и потом звуки становятся тише, грустнее и, когда загораются звезды и зазвенят цикады и выговорит свое слово сплюшка, он замолкает...»

Это русский сторож одной из дач изливает так свою тоску одиночества.

Тихая жизнь Отузской долины, главным продуктом которой является виноград, нарушается в период его сбора, когда на сезонные заработки сюда прибывает много народа «из окрестных деревень, из северных уездов Крыма и из той нации, которая в Отузах называется «кацапами»» (кстати, такое, несколько презрительное наименование сельских жителей южной России широко бытовало в Крыму и на Украине и в первой половине XX века).

«Тогда горластые девки стаями, как ласточки, носятся по виноградному морю и поют, а музыкальные парни целую ночь играют на гармонике. И татары, если у них кончилась «ураза», поют свои унылые и протяжные татарские песни. А после уборки винограда играют свадьбы в Отузах, и музыка из Карасубазара гремит там целыми днями».

Вероятно, из Карасубазара (ныне Белогорска) музыканты приезжали на татарские свадьбы, а на караимские или армянские приглашали «оркестры» из Феодосии или Старого Крыма, где эти древние народы составляли заметную часть населения. Описание такой свадьбы также запечатлено на страницах «Крымских очерков», так же как и подмеченное еще А.С.Грибоедовым смешение «стилей» в подобных оркестрах и явное «влияние Запада»:

« В Отузах – событие... Там – «бал». Полный оркестр, привезенный из Феодосии: четыре музыканта. Два цыгана и два грека. И четыре инструмента: скрипка, флейта, медная труба, «большая-большая медная труба», и бубен. И прежде всего и после всего бубен, так как ему принадлежит наиболее активная роль в оркестре. Хозяева и гости – вся караимская молодежь из Феодосии. Двадцать-тридцать человек. Там – жених и невеста... Весь вечер и до глубокой ночи неслись с той стороны татарские мотивы – и грустные, протяжные мелодии, и веселые плясовые, где бубен заливался, пел и кричал, и в промежутках татарские песни и речитативы, исполнявшиеся теми же музыкантами. Все татарское. И только раз за долгий вечер я услышал своеобразное попурри, своеобразно понятое и истолкованное; там было; «Ой, лихо, не Петрусь!», грустная татарская песня, потом коротенькая вставка «Вниз по матушке по Волге», а потом татарский плясовой мотив.

Только в этот вечер не играл на гармонии сторож смежной с пиром дачи, - должно быть, все слушал чужую музыку и проникался чужими мелодиями».

Музыка сопровождала селян и в будни. Замечательную зарисовку звукописи конца обычного трудового дня оставила нам тонкий лирик София Яковлевна Парнок, жившая в Восточном Крыму в годы Первой мировой и Гражданской войн:

Следует еще раз напомнить, что крымские татары – это очень сложная в этнографическом плане народность. В путеводителе «Крым» под ред. К.Ю. Будбера, изданном в 1914-году, читаем:

«Современные крымские татары распадаются на степных, горных и прибрежных. Первые сохранили свой монгольский тип в своих существенных отличиях, горные же имеют смешанный тип,.. прибрежные… скорее походят на жителей Греции и Италии… Между татарами горными и прибрежными часто встречаются поселки, население которых по крови ничего общего с потомками монголов не имеет, это омусульманившиеся греки, готы, генуэзцы и пр. Татары южно-бережные представляют особый тип, свойственный исключительно Южному берегу.»

Конечно, различия в этнических корнях не могли не сказаться в культуре и обычаях и, конечно же, народной музыке тех, кто считал себя входящим в «семью» крымских татар. Тогда это все еще можно было услышать.

Особую музыкальную культуру, безусловно, несли пещерные монастыри, некоторые из которых просуществовали более тысячелетия. Самым доступным из них, в черте нынешнего Севастополя, был и остается Инкерман (Каламита). Все путешественники, бывавшие в Севастополе, посещали его. Вот запись Грибоедова (3 июля 1825): «Инкерман самый фантастический город; представляю себе его снизу доверху освещенным вечером». А я предлагаю «представить» этот многоярусный пещерный монастырь, три отвесные горы занявший, не в обычный вечер, а в Пасхальную ночь. Думается, что сказочные сборища гномов и эльфов покажутся почти реалистичными в сравнении с картиной Рождественской ночи в заснеженном, вознесенном к небесам, стоящим вдали от всего живого монастыре Тепе-Кермен в пору его существования. Какая музыка звучала здесь? Впрочем, пожалуй, это как раз можно представить, если обратиться к древним образцам песнопения в православных храмах, ведь обители эти населены были выходцами из Византии, ревностными христианами.

Новая столица Крымского ханства, Бахчисарай, тоже создалась на месте древних культур и соседствовала с ними. Выше по ущелью, на столообразной горе, в Чуфут-кале жили и работали ремесленники-караимы. Торговали в Бахчисарае, но каждый вечер возвращались домой, и все обычаи, предписываемые Книгой бытия, неукоснительно выполняли. Город этот существовал еще во времена Пушкина и Грибоедова. Кладбище с древнееврейскими письменами, Иосафатова долина, - память об ушедших поколениях. А напротив – древний греческий христианский монастырь (впоследствии – Успенский скит). Святую Мариам приходили просить об исцелении от женских недугов, о детях и женщины-мусульманки. В Бахчисарае можно увидеть и камни армянского монастыря, если преодолеть стоящую напротив дворца скальную гряду. Так что в праздничные дни тут тоже было «многоголосье».

Особый пласт - музыкальная жизнь русского Крыма. В конце XVIII- начале XIX века одним из наиболее многочисленных было поселение российских моряков в Севастополе. Выходцы из столичных училищ морские офицеры, назначенные на службу в Черноморский флот, привезли сюда семьи и старались продолжать жизнь, к которой привыкли. Уже в первый год после основания города в одном из складов было устроено Морское собрание.

«Зиму провели мы довольно весело, - пишет в своих Записках Д.Н.Сенявин, будущий адмирал. Адмирал (командующий эскадрой Ф.Мекензи - И.П.) назначил для благородного собрания пустую магазейну, всё и скоро мы в ней к тому приготовили, музыка своя, угощение сделали дешевое, и мы три раза в неделю бывали вместе»

«Музыка своя» - это музыка корабельных духовых оркестров. Потом она много десятилетий звучала в воскресные и праздничные дни в местах гуляний: на бульварах, в Ушаковой балке и Малаховом кургане.

Спустя двадцать лет после возникновения черноморской столицы, в «Севастопольский клуб» пригласили находящегося там по служебным делам П.И.Сумарокова. Вот что пишет он в книге «Досуги крымского судьи» (1804):

«Я к удивлению моему нашел хорошее освещение, комнаты, наполненные обоего пола посетителями, довольно стройную музыку, учреждавшую забаву, и более 20 пар, танцующих контрадансом».

Звучала музыка и в семейных домах. Так, уже упоминавшийся В.В.Измайлов, остановившийся в Симферополе в «любезном семействе господина N.N.», у которого была взрослая дочь, оставил свои воспоминания о таком домашнем концерте:

«Вчерась чадолюбивый отец… уговорил ее сесть за арфу… София заиграла и запела… Казалось, душа ее выливалась в каждом звуке голоса, прикасалась к струнам инструмента и через них к душе слушателя».

Через четверть века, когда Симферополь порядочно застроился, как и полагается губернской столице, в домах появилось немало фортепиано, так что А.С.Грибоедов был нарасхват, о чем он сетует в письме к своему другу С.Н.Бегичеву:

«Приезжаю сюда, никого не вижу, не знаю и знать не хочу. Это продолжалось не долее суток, потому ли, что фортепианная репутация моей сестры известна, или чутьем открыли, что я умею играть вальсы и кадрили. Ворвались ко мне, осыпали приветствиями, и маленький городок сделался мне тошнее Петербурга» (9 сентября1825).

Оставил он и свое наблюдение о городской (ресторанной?) музыке:

«Симферополь. Цыганская нынешняя музыка в Крыму – смесь татарского с польским и малороссийским.» (запись от 24 июня)

Неудивительно это татарское присутствие, если вспомнить, что крымские цыгане восприняли религию, а с этим и многие обычаи мусульман.

Уже с конца XVIII века звучали в Крыму русские и украинские народные песни. Их пели солдаты и матросы, их пели крепостные крестьяне, переселенные сюда из родовых поместий тех дворян, которым Екатерина II, стремясь ускорить развитие края, раздала пустующие крымские земли за заслуги. Наряду с роскошными прибрежными имениями Воронцовых, Голицыных, Потоцких и других знатных фамилий, тогда появилось много более скромных хозяйств в предгорной части полуострова. Многие десятилетия эти песни были очень популярны и в городах. До сих пор «слышу» я, как из распахнутых окон моего предвоенного севастопольского детства разносится: «Реве та стогне Днiпр широкий…».

В крымских степях с конца XVIII века возникли колонии немцев, чехов, эстонские хутора. Все они сохраняли унаследованный от предков жизненный уклад, свою культуру, в том числе песенную, танцевальную. К сожалению, трагедия этносов крымского полуострова XX века, которой до сих пор так и не дано объективное, всестороннее освещение, сломала не только судьбы сотен тысяч крымчан, но и уничтожила целый пласт истории и культуры. И это большая потеря для всего мира, ибо Крым – уникальное место, аккумулировавшее многие исторически-значимые события. И всё же остались крупицы. Тем, кто попробует по этим «бисеринкам» собрать «ожерелье», я от всей души желаю терпения и удачи.

Июнь-ноябрь 2003, Санкт-Петербург