Путешественник чает новой жизни, и более ничего!
Нового неба, новой земли и более ничего!

рым, Кавказ, Камчатка, Урал и Сибирь, северо-запад - всё это хорошо, но нам этого уже мало, душа тянется к более высоким горам, с которых к небесам ближе, где всё масштабнее – снега, дали, где другие люди, наконец! Где-то прочли (вероятно, в журнале “Турист”, на который мы много лет подписывались) про необыкновенной красоты Фанские горы к северу от Душанбе и к востоку от Самарканда, где белые снежные стены глядятся в сапфировые и бирюзовые озера. Само название гор легло на душу. И вот в 1967 году самолет впервые доставил меня на среднеазиатскую землю (Коля побывал в Ташкенте в 1961 году на конференции, тогда же побывал и в Самарканде). Устроились за городом на турбазе “Варзоб”. Всё необычно – таджики в халатах, женщины в пестрых одеяниях, ишаки на улицах, жара…

“Акклиматизационным” маршрутом явилась для нас недельная поездка в Таджикабад (ее я упоминаю в очерке о походе по Обихингоу), возвратившись из которой мы уже на следующий день присоединились к группе, идущей маршрутом по западной части Фанских гор (с посещением озера Искандер-Куль и “Семи красавиц” - Маргузорских озер). К Искандер-Кулю нас везут на грузовике долиной реки Варзоб. Обгоняем ишачков, груженых огромными стогами югана. Оказывается, что эта ядовитая трава (мы обожглись ею в Таджикабаде), сорванная в определенное время, съедобна для скота. Петляя по склону Гиссарского хребта, дорога зовет вверх. И вот мы уже на Анзобском перевале (3372 метра). Вдали – большие снежные гряды Зеравшанского хребта (сразу почувствовали разницу с Кавказом), да и рядом – снежники. Воздух чистый, прозрачный, ниже, у серпантина дороги – минеральный источник. Далеко внизу, еще не видный, течет мутный Ягноб, некоторое время мы поедем вдоль него. И вот – место, где Ягноб, принимая слева прозрачную Искандердарью, образует мощную Фандарью. Она стремительно течет к северу, а мы едем к Искандеркулю. Кругом нет даже травы, но скалы так разнообразны по оттенкам серо-розового, так грандиозно возносятся, что кажется, ничего и не надо более. Вдруг горы раздвигаются. Перед нами – голубая гладь озера с известной по снимкам красивейшей горой на противоположной стороне. Около озера – оазис густой зелени. Тут палатки турбазы. Ставим и мы свою самодельную, сшитую мною из куска брезента и черного сатина (на прекрасную палатку “серебрянку” нет денег, спонсоров, выражаясь современным языком, тоже нет, ибо мама моя бедна, а родители Коли недовольны увлечением, которым я их сына-домоседа заразила). Около озера, которое, по преданию, посетил Александр Македонский (отсюда и название), есть, что посмотреть. Во-первых, маленькое, зеленое, тенистое озеро Змеиное (вероятно, правильно названное), Во-вторых, водопад на Искандердарье, к сожалению, почти не доступный для обзора: видишь верхнюю часть, так сказать, перегиб потока и брызги далеко внизу. Скорей по мощи рёва оцениваешь его масштаб, доселе нами не виданный. На следующий день совершаем удачный обход озера. Везде есть тропа, так что представили его со всех сторон. Склоны его совсем разные: то с растительностью, то каменисто-безлесные; среди камней со змеей встретились, первой азиатской. Убедились, что наиболее эффектен вид озера со стороны турбазы. Снимали и фото, и кино.

И вот выступаем в поход. Идем сначала берегом озера, потом тропой вправо. Места приятные, селений нет, но какая-то уютная обжитость. Через день, однако, природа посуровела: деревьев нет, прохладно, каменисто. Останавливаемся на ночлег в створе узкого крутого ущелья. Вблизи нас чабан пасет скот, он скликает его какими-то дикими, гортанными (“тарзаньими”) звуками, очень громкими, ущельем повторяемыми. И сам он – “дикий”: темный, с длинными черными волосами, одет почти что в звериные шкуры. Совершая прогулку вблизи лагеря, мы оказываемся в поле него притяжения, он зовет нас в свое жилище. Оно тоже первобытное: в гроте на склоне, на полу лежит сухая трава и баранья шкура (разумеется, это его временное пристанище). Из элементов, говорящих нам, что мы не перенеслись на 5 или 10 тысяч лет назад, - маленький транзисторный приемник, единственное его средство общения с миром многие недели. Хозяин угощает нас бараньими шкварками, шипящими в казанке на костерке у входа, и, конечно, пользуется возможностью поговорить. Русскому все мужчины обучались в армии, служить уходили охотно, так как там познавали мир (многие служили в Ленинграде), да и кормили там лучше, чем дома. Это был для нас очередной урок этнографии (еще под Таджикабадом за 10 дней до этого мы увидели такие разные лица!). Собственно таджики - древние земледелы – живут в долинах, а выше кто только не жил, не кочевал, не кочует. Киргизы, уйгуры (и ныне ходят из Китая, не признают границ), а, может, потомки ассирийцев или пуштуны: те, вроде бы, как мы теперь знаем, темные, волосатые… Тогда это открытие мира в других его временных рамках было для меня потрясением, которое только ныне и осмысливаю.

Следующий днем мы одолели перевал Дукдон (3700 м) в южной части перемычки между Гиссарским и Зеравшанским хребтами, которая и называется Фанскими горами. Вышли в пять утра, съев банку консервов (мы по неопытности вышли на маршрут почти без продуктов: на 6 дней 9 банок консервов, буханка хлеба и немного круп, так что экономим). Группа вышла позавтракав. Ей и нам очень повезло с инструктором: хотя он и страдал “русской болезнью”, но был человеком добрым, внимательным. Не зря его называли все чисто по-российски: “Макарыч”. Так что идти было нетрудно (через год, в Тянь-Шане мы не раз вспомним Макарыча добрым словом). И вот перед нами в предрассветном сумраке вырисовывается седло перевала. Перед ним корытообразный ледово-моренный цирк, который мы траверсируем по правому (по ходу) склону. Небо над перевалом – интенсивно фиолетовое, снег пока еще синевато-серый… Но вот вершинки становятся пурпурными, потом огненными; светлеет, перевал приближается. На нашем склоне поверхностный снег образует очень красивую “тигриную шкуру” (подобное восхищало на Камчатке два года назад, когда мы ходили к Авачинскому и Корякскому вулканам). На противоположной стороне жутковато нависают огромные снежные карнизы. Небо над перевалом уже утратило фиолетовость, став густо синим. А вот уже и мы взошли на него. Отдых, группа готовит на десерт сгущенку со снегом - горное «мороженое». Спуск – сначала пол снегу, потом по морене крутоват, но одолеваем его благополучно, идем в темпе средних по силе в группе.

Привал и дневка у нас в роскошном месте: плоская долинка с редким арчевником (высокогорной туей), прозрачным ручьем. Ночь холодна, но утром солнце быстро нагревает воздух. Поскольку никуда не торопимся, лежим в палатке, пока жарко не стало, а потом снимаем в кино сцену утреннего раздевания. Днем идем к двум небольшим, но красивейшим висячим ледничкам в конце долинки. О неопытность! Подходим вплотную к одному из них, подтаявший лед сбрасывает лежащие на нем камни; один падает вблизи нас, другой, а мы всё идем... Сходили мы с группой в гости к становищу пастуха. Здесь уже пасутся и коровы, хозяин - индо-европейского (таджикского) вида с добрыми лучистыми глазами. Расстилает плат, угощает кислым молоком. Наши жеманно-брезгливо жмутся: угощает-де всех из одной пиалы неизвестной чистоты. А на что они рассчитывали – на саксонский сервиз? У нас уже есть таджикабадский скудный опыт, поэтому ведем себя более, как нам кажется, пристойно.

Через два дня пути, пройдя два травянистых перевала в боковых ответвлениях, мы оказываемся над широким ущельем. Оно отличается от других тем, что перегорожено естественными плотинами, за которыми синеют чаши озер. Причем их (плотин и озер) семь, и образуют они каскад, вытянутый вдоль почти по прямой! Самое верхнее так высоко, что мы видим только стену плотины. Под нами – второе, большое, Маргузор, давшее название всей системе. Далее видны еще три маленьких, всё ниже и ниже. Интересно меняется цвет их: голубой (с бирюзой) у Маргузора, он далее становится интенсивнее – темно-голубой, синий, фиолетовый. Спускаемся к воде. Оказывается, что прибрежная тропа подтоплена, так что некоторое время идем в воде, доходящей мне почти до конца бедер. Вода холодна, но спокойна, так что выдерживаем, а выйдя на жаркое солнце, быстро отогреваемся и обсыхаем на ходу. А вот и кишлак Пасруд показался. До него снизу по ущелью проложена дорога. Через день за нами сюда придет автобус. А пока располагаемся у озера, стираем, отдыхаем. Неожиданно я получила солнечный ожог: стирала, беспокоясь о спине, выставленной на солнце и не беспокоясь о лице в тени. Не подумала (а еще физик), что лучи от прозрачнейшей воды (я любовалась этими солнечными искрящимися бликами) отражаются почти без поглощения, и вот через час стала выглядеть как ошпаренная кипятком. В таком виде и заявилась через два дня в Самарканд в семью Колиного аспиранта Александра (Сани) Кондрашева, ныне красноярца, с которым до сих пор поддерживаются дружеские контакты.

Однако в описанном походе мы не видели сердца Фанских гор. И вот в 1971 году Коля отправляется на разведку, купив путевку турбазы в Самарканде (я в этот год недомогала). Он совершает сложный многодневный поход с посещением системы Куликалонских, Алаудинских и Мутных озер, с преодолением нескольких перевалов, с подъемом на Чимтаргинский перевал (4600 м) (гора Чимтарга, 5490 м, - высшая точка Фанских гор), где уже сильно чувствовалась высота, и все признаки горной болезни были.

Через два года, в 1973-м, мы отправляемся туда втроем с подросшим сыном Василием. Семья Кондрашевых в Самарканде дает нам гостеприимный кров, турбазовский автобус подбрасывает до альплагеря (по пути осматриваем раскопки Пенджикента). На турбазе же на прокат берем палатку “серебрянку” (теперь мы могли бы ее купить, но нет в продаже). И вот начинается маршрут. Широкая тропа идет прямо к Куликалонским озерам, но сворачиваем вправо, лезем вверх и оказываемся у озера Чукурак. Здесь и самодеятельные туристы, и пришедшие из альплагеря, и чабаны. Отдохнув, снова идем вверх, и вот уже у осыпей, в безлесности, показываются перед нами крохотные синеокие озерца, называемые Зиерат. Вот здесь мы и ставим свой лагерь. Вроде бы нет и не может быть тут никого. Но это представление обманчиво. Уже через полчаса к нам спускается со склона мальчик, видимо приставленный к стаду. Всё ему любопытно, но по-русски не говорит. Выясняю, что он – ровесник Василия (но на голову ниже и кажется моложе), что русский язык преподавать в школе некому, но он учит немецкий. Пытаемся отдельными словами объясниться. Озера, особенно вечером поражают своей голубизной, неподвижностью и прозрачностью, когда отражение почти равно “подлиннику”.

А наутро идем на каменистый перевал, с которого и открывается нам Куликалонская котловина с главным озером у ног и огромная снежно-ледовая стена Мария, справа замыкающая долину и питающая ее. На спуске, заглядевшись на красоты, я сильно подворачиваю ногу, так у что у озера становимся на четыре дня. Мужчины ходят на окрестные вершины, Василий даже рыбу маринку ловит, а я с трудом хожу к костру. Никого, только рядом пасутся телятки как бы сами по себе. Как-то утречком, когда мужчины уже ушли, один из них навестил меня прямо в палатке, где я нежилась. Один из маршрутов мужчин – к морене ледника Марии. Оказывается там – становище чабанов. К вечеру того же дня они наносят ответный визит. Оказывается, они за нами наблюдали (зрение у них отменное). Видя, что мы ловим рыбу, принесли связку маринки, а про меня сказали: “Видим - хромой”. На следующее утро мужчины раненько идут на нависающую над нашей стоянкой гору с седловиной, называемую Флюрит. Открыли на завтрак банку консервов, часть оставили мне, расположив ее с тенистой стороны под крылом палатки. Сквозь сон слышу что-то вроде детского смеха. Когда решаю перекусить, обнаруживаю, что банка пуста. Так вот, откуда смех: это мальчики, за нами наблюдавшие (видимо, им телята и были поручены), но себя деликатно не проявлявшие, не выдержали искуса и впали в грех. Я понимаю и сочувствую, ибо уже уразумела, что живут они, в основном, на сухих простых лепешках, консервы, возможно, они едят впервые (а, может, когда-то у альпинистов лакомились и знали уже как это вкусно). Обхожусь и я куском хлеба с водой и принимаюсь за приготовление обеда типа: вермишель с тушенкой и компот из сухофруктов. Увы, плодовых деревьев здесь нет.

Но вот я обретаю силу идти дальше. Следующая стоянка – посреди Куликалонской впадины, так что можно всю ее охватить круговой панорамой. Уникальное место, и доступное к тому ж (мечтаем через много лет побывать здесь с внуками)! Затем смещаемся к другому леднику, к верхним озерам, называемым Дюшахи. Делаем лагерь у крохотного синего озерка, рядом журчит вытекающий из него ручеек. Рай! Мужчины уходят к леднику, я остаюсь на хозяйство. Тут со мной происходит единственный за все годы странствий неприятный, даже опасный случай (более опасный, чем встречи с медведями). Вдруг на коне к палатке подъезжает всадник. Я его привечаю, он пьет чай, я хвалю ему его народ, а он мне сердито: “Все мошенники!”. Затем начинает говорить, что вот он едет домой, потому что живет уже давно без жены и намекает, что я могла бы избавить его от поездки. Хорошо, как раз прошла по тропе группа туристов, за это время я оделась (была в купальных трусах) и отошла ближе к тропе. Тогда он взял веревку, что лежала у палатки, и со злобой во взоре удалился (у меня много раз спрашивали, не страшно ли было ночевать в глухих местах; я всегда отвечала: страшно вблизи людей, не известных, разумеется).

На следующий день идем к Алаудинским озерам через перевал Лаудан (3000 метров). И сам перевал, и подходы - травянистые, тропа конная, но мне больно идти, так что сдерживаю движение. Становится жарко, тяжелее, тени нет. Вдруг выше нас видим несколько крупных птиц. Некоторые слетают с края скалы и пикируют вниз, другие, напротив, прилетают на отдых. Через некоторое время подходим к тому месту, куда они устремляются. Оказывается у тропы лежит павшая (видимо, недавно) лошадь, а птицы – белоголовые грифы с голыми шеями и довольно крупные. К тому их тут всего штук пятьдесят. При нашем приближении они все взлетают. Впечатляет! С перевала открываются красивейшие зубцы ближай шей снежной гряды и еще более далекие горы. Если бы не жара, сидел бы и глядел…

Спустившись с перевала мы оказались у Аллоудинских озер, цвет воды которых еще интенсивнее и прекраснее, чем у Куликалонских. Устроили дневку в роще дикой горной туи (арчи) и насладились красотой в полной мере. А потом были переходы по высоким отрогам, мимо гор высотой более четырех километров, из коих главные – мраморно-розовая Чапдара и более суровая, но не менее прекрасная заснеженная Бадхана. В одноименной долине сын, обогнавший нас, отыскал для лагеря чудное место под единственным могучим раскидистым деревом и, забравшись на него, звал нас свистом как Соловей-разбойник. А вот и следующий поток, название ему Имат. Если все реки были прозрачные, этот несет серо-желтую муть и ревет так, что говорить невозможно. Но нигде, кроме как у реки, нет места для палатки. Становимся лагерем у воды, набираем ее в котелок, даем отстояться: осадок занимает половину объема. Как бы желая скомпенсировать неуютность, вдали ущелья слепяще белеет правильный конус красивейшей горы с названием Ганза. Ночь, последняя ночь в Фанах, прошла под рев воды и тяжкие стоны волокущихся по дну камней.

Утром, собрав лагерь, мы уже через два часа были в селении, где грузовик взял нас до магистральной дороги вдоль Фан-дарьи. Надо бы вспомнить тут, как мы свернули с этой дороги шесть лет назад к Искандеркулю. Надо бы, но нам не до воспоминаний: жара, точнее жар, исходящий от скал, стоящих у дороги, от самой дороги, даже от груды прибрежных валунов был нестерпим. Вероятно, температура на солнце здесь была близка к 50 градусам. И близко тени нет, а далеко не уйти – надо машину не прозевать. Хорошо, что довольно быстро она показалась. И начался утомительный, долгий, но удачный переезд: сначала на север, до города Айни, потом на запад в Пенджикент, на грузовике, везущем ящики с урюком, так что можно поесть вдоволь, и, уже автобусом, в из уютного Панджикента в Самарканд.

Душанбе, турбаза “Варзоб” были нашими “крестными родителями” в освоении гор Средней Азии. Им же через 22 года суждено было стать теми, кто замкнул этот жизненный отрезок. В 1989 году мы купили (по переписке, как обычно) 20-дневные путевки на турбазу “Варзоб” с проживанием в корпусе “с удобствами”. Думая, что столь долгого пребывания на одном месте нам не выдержать, захватили с собой походное снаряжение, но оно не понадобилось: дело нашлось. Мы не спеша ходили по городу, ездили на все полагающиеся нам экскурсии, купались в ближайшем искусственном, но голубом, озере, облазали ближайшие горы и совершили более дальние вылазки по обе стороны долины Варзоба. Посетили урочище Такоб – центр зимнего горнолыжного спорта, курорт Ходжа-Оби-Гарм с термальными источниками, но главным был поход к водопаду Гузгарф. Фотографии его мы видели на турбазе, знали, что туда организуются трехдневные походы. Знали также, что нас, пенсионеров, в него ни за что бы не взяли, да и нас хождение группой не устраивало. Нашли мы его со второго захода (карт нет, а он оказался не просто далеко от дороги, но и за перевалом). В первый раз мы у перевала спрашивали местных, заготавливающих дрова, они о водопаде не слыхивали. Во второй, подойдя к перевалу, мы услышали на нем голоса русских, тогда и поняли, что нам туда. Интересен склон, на который мы лезли: он состоит из сланцеподобных камней сине-зеленого и бордового цветов. С перемычки открылась нам близкая (высокая) приветливая долинка с ручьем, зеленью. Спустились, пошли по хорошей тропе вниз по ручью и вскоре дошли до “ступени”, куда ручей и устремлялся. Тропа, однако спокойно спустила нас к подножию этого небольшого (по мощи воды), но очень симпатичного водопада (последнего в нашей “водопадной коллекции”). Пробыв у водопада час и поев там, попробовали продолжить путь по тропе, но она вывела на зеленую поляну, кончающуюся обрывом, и кончилась (коровья тропа оказалась). Пошли назад. В одной из ванночек ручья захотелось мне окунуться (уж больно прозрачна). Но посмотрев в ее глубину, утратила желание: довольно большая черная змейка мирно лежала посреди дна.

1989 год был уже отмечен всякими конфликтами и эксцессами, разыгрываемыми на национальных чувствах окраинных областей СССР. Когда мы вернулись, нас спрашивали: а каково там, какое отношение к русским? Мы, общавшиеся с простыми людьми селений и видевшие их благорасположение к нам, отвечали: в Таджикистане этого быть не может (хотя настораживало во время экскурсий настроение “творческой интеллигенции”, передаваемое экскурсоводами: о негативной роли русских, уничтоживших в 20-е-30-е литературу на арабском языке (увы, правда), о необходимости отказаться от кириллицы, о суверенитете). Вскоре, однако, именно здесь полыхнуло особенно кровопролитно не просто эпизодом, но гражданской войной, когда не только были русские погромы, но убивали таджики таджиков, причем даже не разных по убеждениям, но разных кланов, и тогда эта самая “демократическая” интеллигенция кинулась спасаться в Москву. Но политики уходят, народ остается. На всю жизнь сохранилось чувство благодарности и уважения к этим трудно и бедно живущим труженикам гор, к чарующей, возвышающей их красоте. Именно здесь выработалось у меня (сначала неосознанно, потом сформировавшееся) отношение к горам не как к месту, где находится что-то запредельное, а как к месту, где человек может и должен жить полной, естественной, счастливой жизнью в тех трех измерениях, которые подарил нам Творец.