Путешественник напоминает Комету.
За ним волочится хвост разлуки.

орух – это большое, красивое и многолюдное селение в оазисе северных склонов Алайского хребта. Здесь живут таджики, самые древние из среднеазиатских народов, не тюрко-, а ираноязычные, в то время как вокруг - земли, отнесенные к Киргизии. Несколько рек сливаются здесь, образуя полноводную Исфару. Из одноименного города и ведет туда дорога. Многим туристам по душе был этот край. И нам посчастливилось побывать там дважды. В первый раз, в 1976 году, мы “исследовали” восточный приток Исфары – Исфарамсай. Но сначала двое суток прожили в урюковом саду (урюк – это мелкие горные абрикосы). Добрались мы в Ворух к вечеру, поэтому, выйдя из села, остановились у сада во впадине. Только поставили палатку, пришел к нам бригадир и сказал, что мы заняли неподобающее место: во-первых, здесь молятся старики, во-вторых, здесь много змей. Обещали утром снять лагерь. Ночью слышали как дикие кабаны аппетитно чавкают, подбирая спелые паданцы. Один хозяйственно ел совсем рядом, громко хрустел лежащим хворостом, но едва мы шевельнулись, исчез без единого звука. Следующий день провели в саду, угощались и фотографировали это огненное изобилие. Но пора в путь. Дорога (проезжая) идет вдоль реки, увы, мостов нет, поэтому иные куски проходим траверсом по осыпям. Но вот и Пасруд – последнее, крохотное селение. Останавливаемся на другом берегу, нам кажется, что нас и не видно, но через час молодая таджичка приносит нам угощение – молочные продукты. На следующий день идем по хорошей тропе по зеленой долине. Проходим крохотные озерочки, ищем вправо плотину озера Каракуль, куда и направляемся. Видим лесистый увал, но не признаем в нем плотину (обычно они безлесные). Ошибку понимаем, пройдя несколько километров. Можно вернуться, но такая красота вокруг: чистейший ручей, около него полянка с цветами, есть сушняк. Решаем тут заночевать.

Утром со свежими силами быстро достигаем озера. О, мы уже бывали в Фанских горах, толк в горных озерах знаем, но это им не уступает. Может цвет воды более обыкновенно-синий, но какой классический “задник”: крутая долина с ледником и снежной вершиной, а тут, вблизи – столько арчевника и полянок. Какой прекрасный приют для туристов можно было бы тут организовать! Рады, что впереди у нас полдня на любование, созерцаем все это великолепие и днем, и на закате. Отражение в неподвижной воде такое четкое, что потом на слайдах будет трудно понять где верх, где низ. Поутру идем на несложный перевал через отроги. При спуске вдруг попадаем на плоский участок, подойдя к краю которого видим перед собою ледовую стену высотой не в одну сотню метров. Это ледопад ледника Райгородского, этакая ледовая Ниагара. Но, в отличие от Ниагары, не толпится здесь народ. Спускаемся в долину речки Калаид-Махмуд, образующуюся у ледника и текущую в большую реку Сох, к которой и направляемся. Долина Соха поражает своим каньоном: голые, отвесные стены желтоватого цвета, прямо как каньон Колорадо. А вот и селенье на том берегу. Но что это за оранжевые пятна на голом склоне? Лишь поравнявшись понимаем, что это урюк сушится на плоских крышах бедных жилищ и прямо на земле. А вот и большое, утопающее в зелени киргизское селение на нашем, левом берегу. Это Палалоуз, здесь ждет нас посылка с продуктами. Как обычно, мы приходим к почте не вовремя, за почтальоном кто-то любезно отправляется на мотоцикле, а нас приглашают посидеть в правлении колхоза. У “хозяев”в руках книга Ч.Айтматова. Ненавязчиво они обращают на нее наше внимание, не будучи уверенными, что мы о нем слыхали. Ну тут уж мы “распускаем хвост” своих познаний, так что нам дружески предлагают подождать машину, которая довезет нас до моста и переправит на тот берег.

И вот мы на левом берегу, на месте, которое зовется Кызылташ (“Красный камень”) почти напротив Палалоуза и у створа бокового каньона притока Соха реки Ак-Терек, берущего начало у Матчинского ледника. Туда нам и нужно. Наверное не более километра идет эта ишачья тропа по каньону, темному, узкому, кое-где нависая над водой оврингами (продольными мостиками из бревнышек, земли и камней), а то превращаясь в подобие грота, выдолбленного в скале, так что даже мне надо наклонять голову. Вдруг каньон кончился, и мы оказались в просторном равнинном пространстве, в центре которого – кишлак Зардалы (в 1999 году это слово много раз упоминалось в связи с захватом какими-то “сепаратистами” японских специалистов). Проходим его, народ (таджики по преимуществу) занят сбором урюка. Вскоре путь преграждает естественная плотина. Перед плотиной нас нагоняет всадник-киргиз, представляется здешним ветеринаром, подвязывает к седлу наши рюкзаки, говорит, что за плотиной место его летного становища, приглашает зайти. Приходим, нас уже ожидают, угощают молочными продуктами, чаем. Хозяин спрашивает о маршруте. Мы с сожалением говорим, что вернемся, потому что перевал сложный (до того мы не делали никогда вылазок туда-сюда). Мудрый человек нас успокаивает: “Когда идешь назад, очень приятно придти на “свое” место, вспомнить, что было в прошлый раз”. Приглашает зайти на обратном пути.

Продолжив путь вверх, мы были поражены длинным арыком, выбитым в почти отвесной скале правого борта. Таких еще не видано. Под впечатлением родился даже большой стих “Гимн безвестным строителям арыков”:

Преодолев плотину, попали мы в просторную долину. Река Ак-Терек здесь спокойно течет, разбившись на рукава, по краю есть зелень, тропа. Благодать! Нас обгоняет группа туристов: юноша-руководитель и с десяток девушек. Вместе становимся лагерем у одного из боковых ущелий. Палатка под присмотром, можно и погулять. Так как других троп нет, а местность каменисто-лесистая, то идем не спеша по “своей” тропе назад. И вдруг из-за поворота прямо на нас легко и грациозно выбегает огромный палевый верблюд. Увидев нас, резко тормозит, его голова почти нависает над нами, а ноги где-то метрах в полутора (до того и после мы видели верблюдов, но те просто мелочь в сравнении с ним). Все трое стоим, тропа узкая, не разминуться. Верблюд глядит на нас с высокомерным достоинством, подрагиванием колен и копыт давая понять, что ему некогда, и что запас терпения у него не безграничен. Понимаем, что нам надо уступать: он и “хозяин”, и имеет явное превосходство “в силе и технике”. Шагаем в куст, верблюд с нескрываемым удовлетворением проходит мимо.

Ранним туманным утром группа уходит на перевал Матча (узел Зеравшанского, Туркестанского и Алайского хребтов). Мы собираемся дойти до ледника и вернуться, поэтому не торопимся, думая, что туман рассеется. Но он переходит в мелкий дождь. Выходим. Чуть выше, на поляне, пасется стадо коров. Среди них лежит, но все же возвышается над стоящими коровами “наш” верблюд. Интересно, кем он считает себя в этом сообществе, насколько глубоко презирает (должен презирать) коров? Вспоминаем, с каким чувством свободы и единства с этой долиной, этой тропой он прошел вчера мимо нас; мы будем вспоминать его много раз, читая новый, возможно самый сильный, роман Ч.Айтматова “И дольше века длится день” (“Буранный полустанок”). Доходим до языка ледника, но удовлетворения нет, так как гор не видно, туча лежит на горах и в долине, сыро и холодно, открытого льда тоже нет - кругом безжизненная каменистая серая морена. Уже решив, что нужно поворачивать, видим, что к нам направляется чабан с собакой (эти бедные люди очень приветливы и пользуются возможностью общения). В жалком сыром пиджачке мнется он, разговаривая с мужем, приглашая к себе. Мне делать нечего, я разговариваю с собакой, нежным голосом варьируя: “Хорошая собака” (по виду дворняга с кровью немецкой овчарки). После нескольких моих “рулад” собака “теряет голову”: она лижет мне ноги и руки, скулит и “поет”, трется мордой о землю; чувствую, что готова идти со мной. Прекращаю, боясь гнева чабана. На всю жизнь осталось в душе удивление перед ее отзывчивостью на словесную ласку, которой, возможно, она до того не знала. (Подобные мои пассажи в адрес родных мне мужчин разного возраста, увы, того эффекта не вызывали).

На обратном пути посещаем ледник Джинна в боком ущелье, другого, правого берега Ак-Терека: очень низко, прямо в зелень, почти на дорогу вываливается этот зеленый массив льда, каплет, сбрасывает с края привезенные им камни, живет… Не раз вспоминаем ветеринара. Действительно, очень приятно подойти к своему кострищу, поставить палатку на “своем” месте. А вот и “усадьба” ветеринара. Его нет, но жена нас знает, приглашает испить чая. Заводим разговор (вообще-то женщины плохо говорят по-русски, хотя многие кончали среднюю школу: нет практики, мужчины приобретали навык в армии). Женщин две, старшая жалеет меня, что я хожу с рюкзаком. Слово за слово, она все больше удивляется моей трудной жизни: “Ты что всё одна и стираешь и кушать готовишь?” Получив ответ, они о чем-то переговариваются и вдруг спрашивают: “Так ты и ночью должна?..” “Да”. “Ой, бедная, бедная!”, - запричитали они надо мною почти плача (вот так-то, цивилизованные, образованные, эмансипированные столичные, московские, которых шокирует сама мысль о многоженстве, готовые бороться за права азиатских или, скажем, ингушских женщин, - спросите их сначала, вникните в их жизнь!).

Обратный путь до большого кишлака Кан известен. Далее мы зависим от транспорта… К ночи, минуя роскошный кишлак Сох (электричество, много хороших домов с расписными колоннами и потолками веранд) и Коканд, попадаем в Фергану, где у нас, в гостеприимной семье наших друзей Мельниковых, надежная база.

Через пять лет нас снова позвал Ворух. На сей раз мы идем по другой реке, Каравшин. Останавливаемся на юго-западной окраине села, у ручья на старте маршрута. В последнем доме оплакивают покойника. – тогда начались Афганские события. Уходим за село, набрав воды, и там ставим палатку на голом месте. Наутро идем по долине Каравшина, жаркой, безлесной (река идет почти на юг). Вдруг – оазис, роскошный сад. А вот и “хозяин”, который разрешает пожить тут. Ставим палатку под урюковым деревом, лакомимся, обозреваем окрестности. Видим, сколько трудов требует уход за посадками. Не говоря уж о поле с кукурузой, над которым он с мотыгой стоит весь день, рыхля, распределяя воду, но и сад требует полива, хотя тенист: то место, где мы стояли, за два дня пожелтело. Хозяйский ишак с удовольствием поедает урюк, смачно выплевывая косточки, изредка на ишаке проедет кто-нибудь по дороге, старики приходят под старое толстое дерево с огромным дуплом на краю сада, разговаривают, молятся…

Но пора в путь. Река медленно набирает высоту, путь, если бы не жара, был бы прост: однообразная безлесная равнина с крохотными островками зелени кое-где у реки. Встречаем парней, приехавших собирать пряности, в том числе “зиро” (есть несколько вариантов произношения) – сорт тмина, необходимый компонент плова, но , возможно, не только плова, потому что на рынке его продают из-под полы. Нас обгоняет группа с геологическими молотками, идущая выше за камнями (кое-где находим разбитые обломки красивых минералов, берем кусочки на память). Дни непримечательны, но вот ночи… Уже первый ночлег вне сада преподнес сюрприз. Едва улеглись, в полной тишине в ушах раздались звуки музыки. Это было пение: хоровое, не многоголосное, но и не монофонное, какое-то объемное, древнее, женское, по–преимуществу. Лишь под утро оно давало уснуть (муж тоже слышал что-то, то ли, не то?). Через несколько дней стали даже чувствоваться нервное утомление.

Но вот река проходит в сужении долины, и дорога превращается в тропу, которая по мостику из жердей, утяжеленных камнями, переходит с правого берега (так мы шли в среднем течении) на левый. Невдалеке от места, где в нее вливается слева мощный приток, у тропы видим что-то вроде каменного строения, с каменной же оградой. Подойдя, понимаем, что это – не стоянка чабанов, а скорее жилище отшельника; тут же и святой символ – длинный шест с рогом, а рядом какое-то “мегалитическое” кладбище: прямоугольные каменные углубления, покрытые прямоугольными тесаными каменными плитами. Некоторые плиты отодвинуты, “ящики” пусты. Камни темные, замшелые. Когда, какой народ находил здесь вечный покой? Теперь хоронят гораздо проще и из тесаных камней в селах ничего не сооружают. Мы не мистики, но это место явно несет “нагрузку”, причем несравненно большую, чем современное кладбище. Уходим.

А вот и одна из “реперных точек” маршрута, называемая на синьке “Сад” (самодельные синьки с калек – единственные карты тех лет и в общем-то неплохие). Действительно, высоко и далеко от жилья, где уже холодно, – старый умирающий, но некогда обширный сад с разнообразием плодовых деревьев и старыми тополями. Не зря какой-то человек пришел в свое время сюда и на землю вообще. Сколько поколений лелеяло этот оазис? Решаем идти далее вверх по притоку, но через несколько километров натыкаемся на снесенный мост. Так как мы строили маршрут по принципу “туда-сюда”, решаем, что нужно идти вниз. Время есть, рано становимся на привал на хорошей площадке у реки. Ярусом выше, среди какой-то несъедобной для скота травы обнаруживаем целые россыпи слюды. Тоже берем на память.

Вечером внезапно пошел сильный дождь. Через несколько часов река стала гораздо многоводнее и изменила “голос”. Очень не хочется менять место: ведь мы стоим на сухой земле, а вокруг все намокло; но и тут опасно, вдруг вода хлынет на нас. Рискуем остаться. Дождь продолжался и следующий день, так что приходилось выбегать, чтобы посмотреть на реку. Едим всухомятку в палатке, которая изрядно отсырела. Лишь к ночи ливень поутих. Утром не торопились сниматься с места, зажгли костер, просушивались и проветривались. Вышли после обеда, почтили “доисторические” могильники, которые опять поразили какой-то особой атмосферой. Подойдя к мостику, увидели на нем маленький караван – чабанскую семью, идущую вверх: лошадь с поклажей, ведомую хозяином, ишаки с женой, детьми и поклажей (войлок, мука, чуть сахара и масла – бедное и скудное питание). Замечаем, что вода лижет мостик. Хозяин говорит, что сутки не мог переправиться: вода шла через мост. Только тут до нас дошло, что мостик могло снести, и тогда мы надолго бы тут застряли. Везет же нам!

Следующий очень памятный бивак мы устраиваем в широком месте долины, где в нее под прямым углом (мы – на левом берегу Каравшина) входит боковое ущелье. У входа в него узкая щель (“ворота”), перед ними у речки – кусты барбариса, шиповника, есть ровное место. Каравшин тут течет, прижимаясь к правому борту долины, и борт этот стоит высокой голой стеной, имеющей вид чудом удерживающейся гигантской осыпи. От нас же к реке склон, образованный наносами бокового ущелья, снижается плавно. Прямо напротив бокового ущелья у реки расположена крепость. Она была выстроена из кирпича-сырца и сейчас осела, размылась, но стены и боковые башни еще воспринимаются отчетливо. Крепость эта была замком этого перекрестка. Что же там, за воротами? Делаем вылазку и обнаруживаем за воротами зеленую долину и в километре - населенный пункт с садами, лугами, живностью. А казалось, что здесь никого и ничего. Отдыхаем, делаем компот из ягод, снимаем. Далеко-далеко, замыкая долину Каравшина, торчит снежная вершина, а над ней на густом синем небе – узкий старенький месяц.

Самые ближние к нам горы – это те, которые образуют створ бокового ущелья. Рассматриваем их. Слева – крутая скала, от середины до верха как будто изъеденная. Приглядываемся. Что это? Это не просто “изъеденность”, это скопище карикатурных рож расположилось в несколько рядов – какие-то монстры, морды вроде бы звериные (обезьяньи, ослиные), но понимаешь, что это люди. “Капричос” Гойи в камне – вот что это такое! В течение дня они много раз притягивают к себе внимание. По мере движения солнца они варьируются, но суть не меняется. Правая гора – положе, до середины она заросла кустами, а далее - выходы скальной породы. И что вы думаете изображает эта скала? Профиль лица лежащего (как бы на высокой подушке) мужчины. Но не просто мужчины, а В.И.Ленина! И никакое изменение освещения не влияет на этот “монумент” (на фотографии же получилась просто бесформенная скала). Вот так. А ночью – снова “голоса”.

День проходит без приключений, путь знаком и однообразен. На ночь становимся опять напротив отвесной скалы на левом берегу (из-за этих отвесов дорога и переходит с берега на берег). Господи, да это же гигантская парная камея: два мужских профиля на ней; дальний – монголоидный, ближний – европеец, но не просто европеец, а скорее всего эстонец в характерной шапочке с козырьком. “Голоса” в эту ночь, как бы понимая, что скоро мы ускользнем из этого очарованного места, были особенно громкими и продолжительными. Начальный запев во мне до сих пор. (Через насколько месяцев, включив дома радио, я вдруг услыхала почти Те звуки, тот же строй и манера голосоведения. Увы, все оборвалось через полминуты, и было объявлено: “Мы передавали концерт фольклорных ансамблей”). Так значит не зря я чуяла в них что-то прабылинное, значит была такая музыка в глубине веков, а может и тысячелетий. Но как понять эту “консервацию”, а может и не надо понимать, надо помнить? Я помню…

Вот и “наш” сад. Хозяин приглашает нас к себе в ворухский дом. Ужин на террасе со всей семьей, скатерть (дастархан) на полу. Мы достаем рыбные консервы, сахар, хозяева – кислое молоко, лепешки. Спим в парадной комнате. Наутро автобус доставляет нас в цивилизацию. Осенняя посылка в Ворух как признательность за гостеприимство – последний наш привет туда. Но светится в душе янтарь урюка, журчат арыки и ручьи, воспоминания о “Видениях” и “Голосах” говорят о вечном. Ничто не исчезает, ничто. Ворух, “ты не со мной, но это не разлука”, как сказала много лет назад любимая мною Анна Ахматова.