Написать о Муликово как об отдельном мире
Н.Н.Петров
(последняя пометка в записной книжке)

было еще одно место на земле, куда я приходила семь раз в течение 35 лет. Это – окруженная лесами и болотами, лежащая в стороне от дорог деревня Муликово, примерно в ста километрах к юго-западу от Петербурга, малая родина рода Петровых. Если бы это была деревня! Увы, она перестала существовать в 1942-м: немцы сожгли ее, чтобы партизаны не могли найти в ней приют. Но и в разрушенном, обезлюденном своем существовании она таила и таит в себе неизъяснимую притягательную силу. Впервые я побывала здесь в 1957-м, на третий год после замужества, вскоре после рождения сына. В последний - в 1992-м с внуками. Старая проселочная дорога шла туда на юг от станции Молосковицы через поля и перелески. С годами она менялась до неузнаваемости: поля зарастали, а леса сводили и превращали в поля. Но неизменной оставалась ее финальная часть. Сначала нужно было пройти по гати большое болото, называемое Худочевским, потому что начиналось оно за селением Худочево, тоже ныне не существующем. Пройдя Худочевский мост, оказывались на невесть откуда взявшейся веселой песчаной гряде, поросшей редким соснячком и малыми луговинами с прекрасными цветами: огромные синие колокольчики меня особенно трогали. Это уже муликовские владения: сюда в старину ее жители выезжали сажать картошку. Сюда же привозили земляков и родных на вечное упокоение. И сейчас на взгорке можно видеть среди деревьев несколько крестов. И Петровы среди них… Здесь – всегда остановка.

И – в путь далее. Вот малый, пересыхающий ручеек слева. Он вливается в вырытый пруд – место полоскания белья и купания детворы. Далее дорога, вильнув вправо, устремляется в низинку, где протекал широкий ручей (местными он назывался уважительно с ударением на первом слоге, это и было его как бы название). Увы, теперь летом он почти безводный, а некогда у него стояли деревенские бани. Налево, на возвышении большое поле (ныне луг), направо же, на гряде, идут рядком, одной улицей дома. Увы, не идут, только кое-где фундаменты торчат, да деревья старые обозначают дворы. Вот дом дедушки и бабушки Петровых со стороны мамы моего мужа. Колодец, фундамент. Змейки-гадючки уютно его обжили, каждый по камешку облюбовал, от нас шарахаются… Идем в сад. Яблоня протягивает нам веточку с одичавшими, но вполне съедобными плодами, а вот у фундамента – куст черной смородины, наелись досыта. Держим путь улице. Перед Первой мировой ее замостили булыжником: через деревню должен был пройти новый тракт. В 50-60-е годы растения едва пробивались через булыжник, в 90-е он сдался под напором вечной травяной жизни. Вот огромная липа, единственная в селе. Здесь стоял дом самой старшей сестры маминой, Марии, которой выпала доля до самого своего замужества выхаживать своих меньших братьев и сестер, которые называли ее няня. А вот, через ложбинку и дом на кирпичном фундаменте семьи дедушки со стороны папы. Тут привлек к себе желтизной все еще плодоносящий куст крыжовника, посаженный еще перед революцией. Тогда эта ягода была редкой, «заморской» (помните «Крыжовник» А.П.Чехова?).

Если наш маршрут ограничивался деревней, мы разбивали палатку прямо на «улице»: так было, например, в 1971-м, когда мы пришли туда с сыном и еще дюжиной петровских потомков. Если же мы из Муликово отправлялись дальше на юг: к реке Луге и залужью, к озерам – круглому, плоскому, вровень с берегом, Самро, к длинному, с крутыми берегами Череменецкому, тогда останавливались на ночлег на бывшем эстонском хуторе километрах в полутора от деревни. Его не трудно было распознать по большой поляне, в центре которой - огромное дерево и фундамент дома. В первый раз остановились под деревом. Когда стемнело, филин прилетел, шумно хлопая крыльями, уселся на ветку, не скрываясь. Бесшумно рассекали воздух летучие мыши. Чуть потрескивал наш крошечный костерок (воду несли с собой). Вдруг среди ночи –гроза, ливень. Удары молнии все ближе. Подумали, что оставаться под единственным деревом неразумно, поэтому, накрывшись кусками полиэтилена, выскочили из палатки, направляясь к леску. Стоим там; я и говорю: «Бедные звери, которые поблизости любопытствовали: мало того, что грохот, молнии, вода и ветер, так еще какие-то чудовища носятся в шуршащих белых одеяниях!».

Уже в 1986-м, прослышав, что в тамошних краях, в Изваре, открылся музей Н.К.Рериха (художник провел в этом имении отца юные годы и участвовал в раскопках курганов языческого времени), совершили маршрут в обратном направлении и к «нашему» хутору пришли с юга, от большого селения Извоз. Был уже исход лета. Травы стояли высокие, некошеные. На краю поляны утоптали себе местечко, поставили лагерь, воду пришлось брать из лужи. До того, как стало смеркаться, заметили между высоко торчащими зонтичными работу пауков. Ночь была темная, тишина оглушающая, и оттого громкие крики какой-то птицы на соседнем болоте воспринимались как нечто, идущее из времен миллионной давности, когда и человека на земле еще не создали… А утро было туманное. Потом солнце стало пробиваться, и туман, чтобы избежать участи вознестись на небо, превратился в капельки и спрятался в паутинках. Как же красивы были эти искрящиеся в лучах круги, во множестве вокруг нас развешанные! Это одно оказалось то, ради чего нужно было идти по трудной дороге, ковыляя в глубоких колеях когда-то прошедшего лесовоза, принимая на себя хлещущие прикосновения мокрых трав и кустов. Это – из Вечного.

Ходили мы на хутор и с внуками: за шесть прошедших лет дорожка еще больше заросла, стала почти невидимой. Казалось, нет тут никого: ни людей, ни зверей. Однако, когда возвращались назад, уже за деревней видели крупные следы то ли волка, то ли одичавшей собаки, а перед Худочевским мостом дорогу нам пересекла свежая цепочка следов парнокопытных: много маленьких и немного больших. Видимо, это прошло семейство кабанов (утром, когда мы шли туда, их не было). Значит, не мертва эта земля, эти леса. Больше мы туда не собрались, хотя внучке, младшенькой, обещали.

Еще через шесть лет мы говорили о Муликово в больнице, где Николай Николаевич тщетно боролся со смертельным недугом. «Вот о чем хочу написать, так это о Муликово», - поведал он мне. Не успел. Успел лишь дать себе задание в книжке-ежедневнике и начать свое повествование на листочке:

«Муликово… Вероятно, уже почти никто на земле не вспоминает это типично русское название, а считанные единицы делают это не часто. Для меня же этот уголок земли чем-то очень близко-родной, это – в самой сердцевине»…