Чем дольше живу, тем больше поражаюсь сплетению в моей жизни фактов, событий, встреч и знакомств. Как будто кем-то давно поставлен многосерийный фильм по тщательно выверенному сценарию, в котором я - один из персонажей. Наберитесь терпения и прочитайте то, что дальше написано. Сразу скажу, что написано здесь о том, как в последние пять-шесть лет периодически «пересекаются» с процессом моего труда над серией «Крым в зеркале Российской словесности» работы известного на полуострове прозаика Михаила Лезинского, хотя встречаться мне с ним не пришлось и именно в эти годы Крым он покинул.

1. «Бело-синий город мой далекий»

рошло пять лет, как я в 1991 году сменила «амплуа» научного работника, физика, на литературно-краеведческую деятельность. Из печати вышла моя книжечка-миниатюра «По Крыму - Пушкину вослед». Положительные отзывы вдохновляют на продолжение поисков и уже придумано заглавие: «Вся просвещенная Россия сто лет жила под капель звон Бахчисарайского фонтана».

Конец лета 1997 года. Побывавшие в Феодосии родственники презентуют первый мне выпуск нового издания: «Крымский альбом». (Москва-Феодосия: Издательский дом «Коктебель», 1996). Всё в нем мне нравится: дизайн, напутственное слово академика Дмитрия Сергеевича Лихачева, редакционные материалы создателя и издателя альманаха феодосийца Дмитрия Алексеевича Лосева, продуманные и поэтические заголовки помещенных материалов. Как человек, родившийся в Севастополе и всю жизнь с ним связанный, начинаю чтение со страниц, посвященных родному городу. Глаза наталкиваются на эффектный заголовок: «Прощальные гудки над Графской пристанью». Автор - Михаил Лезинский. Почти сразу же идет фрагмент, посвященный неизвестному доселе мне (нам) поэту Лидии Алексеевой. Становится понятным, что в руки автора статьи попала книжечка ее стихов, прочитав которую он поразился родством ее души с Анной Ахматовой и посетовал, что в роковом 1920-м, ей, девочке, пришлось покинуть родной город. Заинтересовавшись творчеством Л.Алексеевой (тем более, что А.Ахматова мне очень близка), отправилась в Российскую Национальную библиотеку, где обнаружила три книжечки ее стихов. Начав их читать, поразилась не только чистоте ее души, ее тонкому ощущению прекрасного в простом, но и тому, что все ее книги пронизаны… Севастополем, воспоминаниями о нем и детстве, там прошедшем. «Дом» для нее - это место в Севастополе, где в саду работал дедушка. А кто такой дедушка? Один из сборников стихов Л.А. имеет посвящение матери: Клавдии Владимировне Девель (такова фамилия Лидии Алексеевны до замужества), урожденной Горенко. Уж нет ли с Ахматовой не только духовного, но и кровного родства?

Вскоре к печати была подготовлена книжечка ««Солнцем позолоченное детство». Севастополь в стихах Лидии Алексеевой». А поскольку «Бахчисарайский фонтан» был тоже почти готов, и ждала своей обработки толстая папка материалов о Севастополе (прежде всего, стихотворных о Крымской войне и обороне Севастополя, много лет собираемых), то и родилась идея создания серии «Крым в зеркале российской словесности». Сколько с тех пор воды утекло: просмотрены, прочитаны, осмыслены и определены по своим «ячейкам» сотни книг, статей, документов. Вышло уже 12 сборников, и десятый снова посвящен теме родства крови, душ, характеров, судеб двух поэтов: Анны Ахматовой и Лидии Алексеевой, у которой общий предок - герой Обороны Севастополя 1854-55 годов, полковник Антон Андреевич Горенко. Книга называется: ««Бело-синий город мой далекий». Севастопольские корни двух поэтов из рода Горенко». И «дедушка» теперь известен - это Владимир Антонович Горенко, ряд лет преподавший в Севастополе математику, родной дядя Анны Андреевны. Вот так, одна зацепившая меня строка М.Лезинского потянула целую цепь. И как же я рада, что теперь в Севастополе Лидию Алексеевну многие знают. Ведь она так тосковала по своему единственному «бело-синему городу» и больше всего желала, чтоб ее «в бутылку запечатанное слово достигло берега родного».

После выхода первого сборника, хотелось мне передать его Лезинскому. Навела справки, узнала, что Михаил Леонидович переехал в Хайфу (Израиль), и его адрес неизвестен. Что ж, решила, значит не судьба узнать ему как «отозвалось» его «слово». Но…

2. «Белеет парус одинокий»

е знаток я литературы, каюсь, не знаток. Еще в 1990 году появился у меня том избранных произведений одного из самых читаемых прозаиков 30-х годов Бориса Пильняка, в 1937-м репрессированного, в 1856-м посмертно реабилитированного, но все равно мало кому известного. Приобретя, прочитала «Повесть непогашенной луны», про которую много писали как о причине его ареста и гибели (вероятно, так и было), и… том был поставлен на полку. Оправдание - слишком много в тот год на нас нового обрушилось: и в книгах, и в журналах. Но вот спустя 13 лет рука моя потянулась именно к этой книге («Борис Пильняк. Повесть непогашенной луны». М.: «Правда», 1990). Начала читать подряд, и уж не могла оторваться: Россия, настоящая, провинциальная, поволжская, такая, какой она вышла после всех революций, встала передо мной в его повестях и рассказах: «Красное дерево», «Старый дом», «Целая жизнь» и др. Многое осветилось, осмыслилось по-другому, и понятной стала вера честных, работящих людей в «светлое будущее», ибо без этой веры, погибла бы тогда разоренная, в пепле и пыли лежащая Россия.

Как интерлюдия, которую в старом театре наигрывали музыканты в антракте между актами длинной трагедии, выглядела в этой подборке, составленной сыном прозаика Б.Б.Андроникашвили-Пильняком, повесть «Штосс в жизнь» о последнем годе жизни Михаила Юрьевича Лермонтова, в котором он, якобы, испытал романтическое увлечение француженкой Жанной Гоммер де-Гэлль, «которой посвящал свои стихи Альфред де-Мюссе»:

«И действительно Лермонтов скакал по октябрьским степным грязям две тысячи верст на телеге, без разрешения начальства, вопреки стихиям, чтобы пробыть несколько часов около Жанны де-Гэлль. Вот желтые страницы ее дневника:

Тэбу де-Мариньи доставил нас на своей яхте в Балаклаву. Вход в Балаклаву изумителен. Ты прямо идешь на скалу, и скала раздвигается, чтобы тебя пропустить, и ты продолжаешь путь между двух раздвинутых скал…»

И далее у Пильняка: «Тэбу де-Мариньи, владелец военной шхуны «Юлия», был французским генеральным консулом в России. Лермонтов приезжал в Крым, чтобы пробыть несколько часов с Жанной Гоммер де-Гэлль» (С. 244). Я считала общеизвестным фактом, что в Крыму Михаил Юрьевич, к сожалению, не бывал. На всякий случай, заглянула в еще раз в его подробные биографии и удостоверилась, что в эти дни он пребывал на северном Кавказе. Что ж, решила я, это - художественное произведение Пильняка, в котором любой вымысел вполне допустим. На этом и успокоилась.

Каково же было мое удивление, когда спустя всего несколько дней сын, производя очередную «ревизию» в Интернете на предмет нового крымского передал мне материалы М.Лезинского, напечатанные в интернет-версии журнала «Простор» (2003, №1, Алма-Ата). Одна называется: «Тайная миссия графини де Ла Мотт». Она - об известной авантюристке XVIII века, волею судьбы скончавшейся и захороненной в Старом Крыму (очень интересная работа, как детектив читается). А вторая - «Крымская любовь Лермонтова». Здесь Лезинский подробно, цитирует «письма» Адель Омер де Гелль, писанные неизвестно где находящейся подруге, в которых есть и эпизоды, приводимые Б.Пильняком: (прогулка на яхте в Балаклаву, гроза в Кучук-Ламбате), и многое еще. Однако, в отличие от Пильняка, М.Лезинский в конце публикации, такой интригующей и манящей, выливает на доверчивых читателей ушат холодной воды, сообщая, что эти «письма», которые «перевел» и опубликовал в «Русском архиве» за 1887 год Павел Петрович Вяземский, сын друга А.С.Пушкина П.И.Вяземского, - мистификация. «Уже полвека прошло, как литературоведы разгадали, что сам он придумал эти письма», - пишет Михаил Леонидович. И объяснение его поступку приводится: он пошел на «ложь во спасение» имени Лермонтова, которого многие годы в XIX веке стремились предать забвению. Раз нельзя было писать о нем в открытую, так он сделал это словами «писательницы». Павел Вяземский своим трудом напомнил обществу, что Лермонтов был «по смерти Пушкина величайшим поэтом России», «Прометеем, прикованным к горам Кавказа».

Несомненно, что и раньше были публикации на эту тему, но первой мне попалась статья Лезинского. Пару недель спустя нашлась в интернете статья Владимира Орехова на эту тему в «Крымской правде» (№189, 13 октября 2001). Из нее узнала, что впервые доказательства фальсификации представил в конце 1933 года известный пушкинист Н.Лернер. И это было очень своевременно, ибо к этому времени «письма» де Гелль стали очень известны, благодаря трудам другого известного историка литературы П.Щеголева. Последний обнаружил в архиве П.П.Вяземского еще целые пачки «писем». Используя их, он в 1929 году выпустил «Книгу о Лермонтове», куда включил ту их часть, которая касалась Лермонтова, а затем подготовил к печати «Письма и записки Омер де Гелль» в полном объеме («Academia», 1933). М.Лезинский в своей публикации поясняет, зачем он возвращается к известному: к сожалению, известно-то это далеко не всем, и работы на тему «крымские свидания Лермонтова» продолжают появляться. Вот тут он, я тут же убедилась, совершенно прав. Одновременно с упомянутой статьей В.Орехова нашлась в интернете и публикация Марины Щукиной «Поэта я и не приметил» о выпущенной в 1999 году издательством «Аграф» («Москва») книге: Павел Щеголев «Лермонтов. Воспоминания. Письма. Дневники», где она сообщает, что «издатели не сочли нужным указать начальное название книги и не делают никаких комментариев к «письмам Омер де Гелль»». Вот так. И это спустя даже не 50, а ровно 70 лет после разгадки мистификации! Значит, они ничего об этом не знают. А сколько доверчивых, кинувшихся на эту книгу, введут в заблуждение?!

Задумавшись о мотивах поступка князя Павла Вяземского, решила подробнее познакомится с его личностью, тем более, что самые полные и авторитетные старые Российские издания: Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона и Большая энциклопедия под ред. С.Н.Южакова и проф. П.Н.Милюкова уделили ему много внимания. Прожив 68 лет (1820-1888), он успел после окончания Санкт-Петербургского университета поработать в министерстве иностранных дел, преуспеть на ниве просвещения (был помощником попечителя Санкт-Петербургского учебного округа и попечителем Казанского округа). Был крупным специалистом по древней русской истории и литературе, известным библиографом, автором многих научных трудов. Побыв в 1881-1882 годах начальником главного управления по делам печати, он, возможно, именно тогда узнал закулисные способы забвения и умолчания неугодных и понял, что только «в обход» можно напомнить о значении и месте Лермонтова в русской литературе. А поскольку он был блестяще образован, то ему не трудно было вписаться в язык и в эпоху своей «героини», с подлинными произведениями которой он был, скорее всего, хорошо знаком. Ну, а его авторитет в научном мире позволил ему поместить свой труд в такой солидный, основанный на фактах и документах журнал, каким многие годы являлся «Русский архив». Примечательно, однако, что отдал он туда свой труд (неизвестно когда написанный) в конце своей жизни. Дескать, пусть история и потомки разбираются и судят, а я свой долг перед Михаилом Юрьевичем хоть так, да выполнил. Разумеется, самой мне захотелось взглянуть на этот труд. Он называется «Лермонтов и госпожа Гоммер де-Гелль в 1840 году» («Русский архив», 1887, Т. XXV, кн. 3, С. 129-142). Да, так и есть: Павел Петрович, как он сам пишет в «примечаниях переводчика», «был с ним (с Лермонтовым) очень дружен в 1839 году». Кстати, это - мистификация, что он, по-моему, не очень пытался скрыть. Например, на стр.132 г-жа де-Гелль «пишет»: «Лермонтов по секрету говорил, что он торопится в Анапу», а на стр. 139 - «Лермонтов торопится в Петербург» (приехав тайно из Пятигорска, где он находился на военной службе!). Есть в тексте и еще одна фраза о значении Лермонтова для русской культуры, вложенная в уста самому господину Де-Геллю: «Величайший поэт, каких в России еще не бывало».

А госпожа де-Гелль, судя по публикациям, действительно была незаурядной женщиной, оставившей след в литературе (Лезинский пишет: он лично убедился, будучи в Париже, что она до сих известна во Франции как поэт), и в России она побывала, путешествуя со своим мужем-геологом Омером де-Геллем, но с Лермонтовым знакома не была… Да, мистификация, да, придумал младший Вяземский. Но для чего придумал и, главное, как придумал! Читали ли вы у кого-нибудь более поэтичное описание вплытия в Балаклавскую бухту? И можно ли так написать, не испытав на себе восторга движения на скалу, которая пред тобой раздвигается? А значит, и Павла Петровича надо бы включить в число лиц, в Балаклаве бывавших. Когда? Одна разгадка рождает другую загадку, и это прекрасно. Но что непреложно, как аксиома, - «вход в Балаклаву изумителен». Изумителен, даже когда входишь в нее на «утлом челне» с привязанным к нему тарахтящим бензиновым мотором, и вид тебе закрывают сидящие впереди незнакомые люди. А каково войти туда под бесшумно скользящим парусом, стоя на носу в одиночку (или вдвоем)! Это можно только вообразить…

3. «Сторона ты моя Корабельная»

Корабельной стороной Севастополя тесно связана история моей семьи. Здесь выросла моя бабушка, здесь родилась и прожила многие годы моя мама, здесь и я жила, здесь школу на Лазаревской с золотой медалью в 1949-м окончила. Ныне я бываю здесь ежегодно и, кажется, знаю неплохо. Естественно, что в своих трудах по созданию серии «Крым в зеркале российской словесности» я обратилась и к истории Корабельной. Сейчас - этап сбора материала. Как обычно, сын активно подключился к поискам. Тут и интернет, и справочники, и библиотеки, в том числе наши семейные, которые столь обширны, что можно «заблудиться». А тут - весна, «посевная» на нашем садовом участке. Поехали мы туда в первое майское воскресенье нынешнего года, но дождь со снегом загнали нас под крышу (Ветер, дождь и снег - в подарок!). Занялись уборкой в доме, сын - на книжной полке. Неожиданно, почти сразу он наткнулся на забытую книгу, которую читал в детстве. Это вышедшая в Симферополе в 1966 г. повесть М.Лезинского и Б.Эскина «Мальчишка с бастиона». Опять Лезинский - как неожиданно и как кстати!

Через пару дней, уже находясь в городе, нашла место абзацу из нее в своей композиции «Есть в Севастополе сторона Корабельная». Введя в текст, поместив на нужное место сведения об авторе, поставила книгу на «севастопольскую полку» и успокоилась. Не тут то было! Уже через несколько дней - звонок сына: «Есть запись в Гостевой книге твоего сайта» (выход в интернет у него) и знаешь откуда послание? - из Хайфы». «От Лезинского?», - спросила я, не сомневаясь. «Да». Вот так! В кратком письме Михаил Леонидович пишет, что видел мою работу со ссылкой на его публикацию «Прощальные гудки над Графской пристанью», за которую ему был вручен знак «Крест Бизерты», и благодарит меня за корректность. Круг замкнулся, вместив столько времен и событий!